– Ага, только эта разница очень большую роль играет. Особенно, если «это», то, что между ног – не как Берлинская стена, – засмеялась Маринка. – Пойдём уже. Вон, пришли они.
– Девочки! – крикнул Лёха. – Хватит курить. Спать пора. Мы с Серым подумали и решили два матраца сдвинуть вместе и под одним одеялом укрыться. У нас одно большое одеяло есть.
– У нас и два маленьких есть, – непонимающе нахмурилась Маринка.
– Нет, так, наверно, нельзя, – непонимающе нахмурилась Дашка.
– Можно, – сказал Серый сурово и бесповоротно.
Он проснулся, когда солнце ещё только начинало выходить из-за соседней пятиэтажки, от глухого Лёхиного шёпота.
– Дашенька, милая, красавица ты моя… ну чего ты боишься?.. Ну, солнышко… Ну, цветочек… Всё хорошо… Ну что ты? Дрожишь вся?.. Ой, холодная вся какая… Ну не бойся… Всё хорошо… Ну, ягодка…
Серый повернул голову и увидел пышащие жаром пухленькие Дашкины губки, устремлённые без остатка к Лёхиным устам, увидел задранный кверху лифчик и недвусмысленно вздёрнутые соски, которые сжимали и разжимали Лёхины пальцы, увидел на дрожащем Дашкином животе блёстки бесцветной вязкой жидкости и Лёхино «это», возвышающееся над ним нерушимой Берлинской стеной и вожделенно истекающее той жидкостью, увидел другие Лёхины пальцы ниже живота в тёмном бугорке заповедных волос и саму заповедность, сладко тянущуюся к чужим пальцам, о чём говорили бесстыдно разомкнутые колени.
– Ну что ты, крошка моя, дурёха моя?.. Да спит он, не бойся, кошечка ты моя ласковая… Дашенька моя прекрасная…
Серый дождался того момента, когда возвышающееся нерушимой Берлинской стеной «это» порывисто скрылось где-то в глубине тёмного бугорка, и решительно поднялся.
– Я не сплю, – произнёс он, пронзительно – сурово и бесповоротно – глядя в охваченные одновременно ужасом и сладкой истомой Дашкины глаза, и добавил, коротко потрепав незанятый Лёхиными пальцами сосок: – Можно.
Потом он разбудил спящую с другого края Маринку и, взяв её за руку, сказал:
– Пошли.
Она встала и пошла за ним на кухню. Под рвущие сердце за стеной Дашкины стоны Серый сорвал с Маринки маечку и трусы и грубо повернул её к столу.
– Серёжка, что ты делаешь? – вскрикнула Маринка, приходя в себя.
– Стой спокойно, – ответил он и вошёл в неё сзади.
Долгие пять минут длилось стонущее совокупление за стеной. Долгие пять минут длилось молчаливое совокупление на кухне. Долгие пять минут за стеной было молчание. Долгие пять минут на кухне беззвучно плакала Маринка.
Долгие десять минут на Любовниково, 69 властвовала и неистовствовала агонизирующая чёрная слизь. Долгие десять минут на Любовниково, 69 гостила преисподняя. А потом всё закончилось