Родившийся в шахтерской семье дончанин Станислав Калиничев в своей книге «Невенчанная губерния» так описывал жизнь горняков в конце девятнадцатого века: «Балаганы представляли собой длинные одноэтажные дома, сложенные из дикого камня. Изнутри балаган по всей его длине разделяла перегородка, образуя две вытянутых кишками казармы. В каждой напротив входа стояла большая кирпичная плита, два стола, сколоченные из досок, под потолком у плиты вкривь и вкось тянулись верёвки, на которых сушили одежду – от нательного белья до портянок и той рвани, в которой работали в шахте. А дальше, по обе стороны от входа и до торцовых стенок, стояли двухэтажные нары. Артель, а это три-четыре десятка земляков, занимала обычно одну казарму.
Рязанская артель, куда Штрахов пристроил Шурку, держалась на шахте давно. Одни уходили, другие приходили, но костяк её, во главе с Ефимом Иконниковым, сохранялся много лет. У них была хорошая кухарка, с которой Ефим жил, хотя у него в деревне оставалась семья. Такое положение в посёлке считалось почти нормальным, недаром Донбасс называли «Невенчанной губернией». Сезонники бывали оторваны от дома по полгода и больше, «от Покрова до Пасхи», а другие уже и на лето не уходили в деревню, если семья без них управлялась обработать свой лоскут земли. Вот и находили тут временных жён, большинство из которых пребывали в положении временных постоянно: не с тем, так с другим. На этой почве разыгрывались свои трагедии. Разврат в шахтёрских посёлках был далеко не последней причиной, по которой коренные жители этих мест смотрели на работу под землёй как на позорное и безвозвратное падение… Перед Пасхой и сразу после неё многие шахтёры, как птицы перелётные, покидали вонючие балаганы, каютки, землянки и уходили к родным гнездовьям – в Курскую, Рязанскую, Казанскую… и – какие там ещё? – губернии. Шли к жёнам, детишкам, но главное – к земле: вспахать и засеять свою деревенскую полоску, вырастить урожай, которого так и не хватит на всю