С этими словами он подхватил Державина под руку, и они вместе направились к дворцу. Жан Полье проводил их взглядом, в котором можно было прочитать глубокое уважение, даже восторг. Ведь перед ним были два человека из трех, с которых, можно сказать, начиналась великая русская культура. Третьим был Ломоносов, и его Ваня Полушкин, волею судьбы превратившийся в француза Полье, хотел увидеть сильнее всего. Но не удалось. «Эх, поговорить бы с ними! – размышлял Ваня, глядя вслед двум поэтам. – Или хотя бы послушать, что они говорят!»
Между тем два поэта действительно беседовали.
– Так что ты будешь читать, Гаврила Романыч? – спросил Сумароков.
– Новую оду «Фелица», – ответил Державин. – Кажется, мне удалось воплотить в ней некоторые новые приемы, которые до сих пор не встречались в русском стихосложении. А еще, если таково будет желание государыни, прочитаю и другую оду, «Бог». И еще кое-какие стихи имеются про запас. А ты с чем выступишь, Александр Петрович?
– Я намерен зачесть отрывок из своей новой трагедии «Хорев», – с важностью произнес Сумароков. – А еще стихи шуточные – императрица их весьма любит. А скажи, Гаврила Романыч, эти твои оды, я так надеюсь, не похожи на сочинения покойного Михайлы Ломоносова? А то, я помню, как начнет он императрице Елизавете свои оды читать да вопить – хоть из дворца вон беги! Нехорошо так говорить о покойном, но я, признаться, его терпеть не мог.
– Мне трудно судить, похожи ли мои сочинения на стихи Михаила Васильевича, – сказал Державин. – Однако же я с тобой в сем пункте вовсе не согласен. Стихи покойного Ломоносова величавы и торжественны. Да, они немного устарели, но это не лишает их величия.
Наступила пауза, оба собеседника молчали. Они уже подходили к дворцу, когда у Державина вдруг вырвалось:
– И подумать только, что за все свои труды такой человек, как Ломоносов, не имел почти никаких наград! А ведь заслуги перед Отечеством имел огромные. Или взять, скажем, художника Антона Лосенко. Преотличный живописец! А живет, можно сказать, в нищете, от императрицы никаких заказов не получает. А приедет какой-нибудь заморский хлыщ – вот вроде этого, что сейчас перед Брюс хвост распускал, – и будет обласкан и осыпан милостями. Обидно это!
– Что ж, такова участь человека искусства! – вздохнул Сумароков. – Но ты не кручинься, Гаврила Романыч, – глядишь, за сегодняшнюю оду государыня тебя как-нибудь наградит.
– Увидим, – мрачно проговорил Державин.
Глава 8
Новый, 1774 год в Санкт-Петербурге отметили, как никогда, пышно. Устраивались гулянья, театральные представления, немецкая забава – фейерверки, на площади перед Зимним дворцом для простого народа были поставлены бочки, из которых всякому желающему наливали чарку водки. До поздней ночи продолжалось веселье.
Трудно