Об отношении к собственному ребенку – Георгию (1914–1937), о новом чувстве отцовства Есенина размышляла его невенчаная супруга А. Р. Изряднова: «В конце декабря у меня родился сын. Есенину пришлось много канителиться со мной (жили мы только вдвоем), нужно было меня отправить в больницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась домой, у него был образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное, ждал. На ребенка смотрел с любопытством, все твердил: “Вот я и отец”. Потом скоро привык, полюбил его, качал, убаюкивая, пел над ним песни».[572] Интересно, что при таких обстоятельствах пирожное играло роль «зубка» – вкусного гостинца, который приносили деревенские женщины только что родившей матери. «Зубок» как плата попу описан Есениным в повести «Яр» (1916): «“К твоей милости”, – низко свесился дружко. – “Зубок привез?” – “Привез”. // Поп глянул на сочную, только вынутую из рассола ветчину и ткнул в красниковую любовину пальцем. – “Хорошая”» (V, 16).
Сыну Георгию, родившемуся 21 декабря[573] 1914 года и в семье именовавшемуся Юрием, Есенин посвятил стихотворение-пожелание, по содержанию (упоминание сна и обещанного подарка) перекликающееся с жанром колыбельной песни:
Будь Юрием, москвич,
Живи, в лесу аукай,
И ты увидишь сон свой наяву.
Давным-давно твой тезка Юрий Долгорукий
Тебе в подарок основал Москву (dubia, IV, 519).
Еще чуть более года назад Есенин чувствовал себя неуверенным в вопросах детского воспитания и отрицал педагогические стереотипы; так, в письме к М. П. Бальзамовой в 1-й половине сентября 1913 г. он иронизировал над естественными родительскими чувствами: «Пойдут дети, вырастите какого-нибудь подлеца и будете радоваться, какие получает он большие деньги, которые стоят жизни бедняков» (VI, 49. № 28).
Внимание к собственным детям, желание создать непосредственно для них какое-нибудь художественное произведение привело Есенина к одному творческому решению. Константин Сергеевич Есенин, со слов своей матери З. Н. Райх, вспоминал:
Есенин сел с нами за прямоугольный детский столик, говорил он, обращаясь по большей части к Тане. После первых слов, что давно забыты, он начал расспрашивать о том, в какие игры играем, что за книжки читаем. Увидев на столе какие-то детские тоненькие книжицы, почти всерьез рассердился:
– А мои стихи читаете? <…>
Потом, когда появились обращенные к детям стихи «Сказка о пастушонке Пете», помню слова матери о том, что рождение их связано именно с этим посещением отца, который приревновал своих детей к каким-то чужим, не понравившимся ему стихам.[574]
Другая причина – негласное творческое состязание с В. В. Маяковским в стремлении перещеголять его «Сказку о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» (по наблюдению Л. Л. Бельской[575]) – лишь дополнило и оттенило привязанность поэта к детям. К. И. Чуковский напомнил точку зрения критиков о том, что «Сказка о Пете…» Маяковского восходит к детскому фольклору,