3 августа
С табачницей у меня все счеты покончены, но сегодня она прислала мне с щапинским кондуктором слезное письмо. Вот оно:
«Милый друг, Касьян Иваныч!
Забудьте все прошлое и будьте по-прежнему моим предметом. Ах, какая я была дура, что променяла вас на военного писаря. Я его считала за благородного жениха, но он оказался коварный интриган и за питием чая стянул у маменьки две серебряные ложки. Верьте, что я вас не променяю теперь ни на чиновника, ни на офицера. Плюньте мне тогда в глаза, и ежели будете согласны на это, то приходите сегодня вечером в Строганов сад. Лети, письмо, к тому, кто мил сердцу моему. Если же другу неприятно, то лети письмо обратно. Пришлите ответ, согласны или нет».
Письма я не принял и на обороте написал сицевое: «Нам подержанного платья не требуется».
15 августа
Генеральшина горничная Марья Дементьевна в благородстве оказывается много чище табачницы. Сегодня она стирала генеральшины манишки и так чувствительно пела «Гусар, на саблю опираясь», что я заслушался. Также и по-французски говорит. Сегодня вечером звал ее в молодцовский клуб, но она отказалась. Не пойду, говорит, я в молодцовский – там хватаются, а я привыкла к благородству. Ежели, говорит, хотите, то пойдемте в пятницу в благородку. Обещал, и вечером, когда лакей Иван ставил самовар, удрал с ней в Строгонов сад. Гуляли по первой аллее и разговаривали по-французски; я ей – «тре бье, лямур», а она мне – «жоли мерси». Проходящие, во всей вероятности, думали, что мы графы или князья. Возвратились домой в десять часов. Вследствие ее своевольной отлучки генеральшин лакей Иван рассвирепел и обещал пробить ей темя поленом. Это из ревности.
17 августа. Вечер
Сейчас генеральша призывала меня к себе и объявила, что едет на неделю в Москву, а также берет с собою француза Мутона. «А как же, говорю, я-то?.. Мне бы тоже хотелось побывать в Москве, к тому же и у тамошних медиумов поучился бы, а то что ж мне с вами все на один манер?..» Пустяки, говорит, этому никто ни у кого не учится, это по вдохновению. Все-таки, говорю, какому-нибудь новому колену обучился бы. Нет, говорит, нельзя. Ты останешься в Петербурге и будешь наблюдать за домом, за людьми, за лошадьми, и за этот труд жалую тебе двадцать пять рублей и старый генеральский халат на красной шелковой подкладке (халат ее покойника мужа), для внушения страха прислуге. Халат и четвертная бумажка тотчас же были вручены мне. Отъезд генеральши назначен послезавтра.
Как там ни говори, а без Мутошки будет скучно. Хоть он и француз, а все-таки человек: по херам с ним поговоришь, рюмочку-другую сентифарису толкнешь, о француженках потолкуешь и все эдакое…
18 августа. Утро
Вчера ложился спать полный чувства самодовольства. Что ни толкуй, а все-таки я буду в некотором роде начальник, управляющий домом и, так сказать, глава. Квартира к моим услугам – захочу, так созову всю Александровскую линию