Напои, накорми, отложи кислорода на вдох».
Только битые жизнью с лихвой дураки и дороги
друг без друга ни шагу, повязаны общей бедой…
Уместилась лихая судьба в обезличенный логин,
в желтизну фотоснимка, где мама была молодой.
эта девочка, что отмотала достаточный срок
Полигон для событий в графе ежедневника чист,
дни рождений в своей череде всё важней и важнее.
Значит я неизбежно и как ни прискорбно, старею,
констатируя с горечью: «Ну и фуфло сценарист!»
Электрический чайник случайно поставлю на газ,
снова спутаю парки Карелии с морем в Корее.
Это первый звонок на спектакль с названьем «старею»,
впереди исполнение роли, поклон на заказ.
Как подачку швыряет мне осень кленовый пятак,
хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью.
И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой,
проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.
Раздражает сосед – выпивоха, позёр, балагур.
И зовёт одиночество ночью бродить по аллее.
Это значит, что я суетливей, чем раньше, старею.
С данным фактом поделать, увы, ничего не могу.
Если где-то в небесных потоках мне видится рай,
если нитка зависит внизу от воздушного змея —
это я, ностальгией раздавлена, тихо старею.
Королева роднее и ближе, чем Герда и Кай.
Где невежество мясом на голых костях наросло —
обнуление, как ни забавно, в соседстве с любовью.
Принимаема кругом друзей клоунессой любою,
эта девочка, что отмотала достаточный срок…
post mortem tunc tua non sunt…
Не пригнувшись, не достать до небес,
не подпрыгнув, не познать катакомб.
На кого петлю́ накидывал бес,
тот нешапочно и с Богом знаком.
Невесомая летаю во сне,
а под утро, взгромоздившись на стул,
замечаю, что рубец покраснел.
От верёвки, видно… Значит расту.
За патронами – ни свет, ни заря
отмечаться. Вся ладонь в номерах.
Тридцать первой посчитайте меня:
я стреляю не за совесть. За страх…
«Победили беспризорность и грязь.
Строго в будущее верным путём», —
пред боярством хорохорится князь,
да несвежие кальсоны на нём.
Да зачитаны указы до дыр,
и лохматится сафьян голенищ.
Скоморохи обжимают лады
в окружении голимых дурищ.
Кока-кольный перезвон на Руси
заглушает колокольный набат.
Как всегда, тому, кто больше просил,
достаётся от хозяйских лопат.
Ох, прописаны законы хитро́.
Крикнешь «дышло», а в ответ – по морда́м.
И вздымается, как юбка Монро,
целомудренность гнилых пуритан.
А куда ни ступишь – стёкла да хлам,
обнимает то ли друг, то ли тролль.
И ломает