Провозвестники гусситского движения. Семен Венгеров

уже видели, что самый резкий, самый пламенный из предшественников Гусса – Милич – был искренний католик и совершенно не касался догматов церкви. Он был не доволен только выполнением их, чего, конечно, было совершенно достаточно, чтобы возбудить в членах клира живейшее желание сжечь его. Если народ толпами стекался на проповеди Милича, то не потому, что он в них возвещал какие-нибудь новые истины, проводил какие-нибудь новые идеи, – нет, Милич говорил о вещах старых как мир. Но за то чувствовалось, что говорит человек из самой глубины глубоко-честного сердца, что он душу свою положит за правду и истину, а не фарисейски лицемерит, подобно латино-немецким каноникам. Проповедь Милича относилась собственно не к догмату, а к христианской дисциплине, т. е. к истинно-нравственной жизни.

      Этот же отличительный признак, т. е. слабое догматическое значение и высоко-нравственное, носит на себе и проповедь Гусса, чем и отличается от проповеди Лютера, Кальвина, Цвингли и ближайшего предшественника своего – Виклефа.

      «Виклеф был догматик, Гуссом же владела одна мысль – исполнить верно нравственный закон христианства. Трудно найти в истории человека, который с такой безусловною правдивостью осуществлял своею жизнью заповеди Евангелия. Он подражал Творцу христианства и в том, что его учение не имело характера догматических формул, а было полно живого нравственного наставления. Он не отличался ни необыкновенною ученостью, ни гением первоклассного писателя или проповедника: его сочинения, его проповеди не стоят выше среднего уровня произведений тогдашнего схоластического богословия. Та изумительная сила обаяния, которое Гусс производил на весь народ чешский, истекала единственно из нравственного величия его личности и нравственного значения его проповеди.