– Мне на Цейлоне директор гостиницы говорил, – откликнулся я, – что две русские девчонки на Рождество за ужин потратили больше, чем сто немецких туристов. Пили шампанское за тысячу долларов.
– Я хочу открывать бизнес с русскими, – сказал цейлонец.
– Ты буддист? – строго спросил его Серый.
– Да!
– И откуда берется этот русский размах? – сладко зевнул Серый.
– Я не хочу быть вкусом месяца.
А у самой глаза блестят. Последний раз пришла домой на ужин в черном. Глаза не блестели. Большая Американская Зая меня зацепила. Между тем меня понесло в национальный круговорот, закружило. Я понял, что поиски Серого до сих пор, несмотря на всю теоретическую необходимость, были блажью.
Я привык к устойчивости неродных явлений. Я столько времени был с краю, а тут бросился во все тяжкие, окунаясь в нетвердость русской материи, с пятнами по бокам, с разбросом понятий. Я променял порядочность на приблизительность, расчет – на теплоту, но был ли в самой теплоте расчет, я не мог разобраться. Незаконная связь обретала реальные черты.
Меня затягивало. Мне стало трудно отбиваться. Мой долгострой, наконец выстроенный и внешне выглядевший успешной архитектурой, дал трещину. Я боялся удешевления доступного удовольствия, в которое я все равно добавлял частицу запретного.
– Надо уметь тосковать, – сказал Серый. – Давай потоскуем.
– Это как? – спросил я.
– Тоска – это русская медитация, – сказал Серый. – Только вместо того, чтобы на чем-то сконцентрироваться, нужно рассредоточиться. Но даже когда полностью рассредоточишься, не спеши тосковать. Ты услышь сначала в себе далекий вой. Каждому русскому свойственно слышать этот вой, он – неотъемлемая часть осеннего дождя, пугливо доверчивой нищеты, унылого безрадостного вида. Есть такое старое слово «погост» – оно наводит на далекий вой. Далекий вой ничто не отменит, ни деньги, ни любовь. Но это только начало. Неясные каракули тоски. Не спугни далекий вой напрасным шевелением членов. Замри. Пусть вой приблизится. Тогда ты услышишь серебряный вой. Это хороший вой, но ты все равно никуда не спеши. Серебряная тоска – хроническая, пожизненная, полноценная. Она – стеснение духа, томление души, мучительная грусть. Но это тоже еще не все. Ты позови к себе золотой вой. Жди, когда прийдет к тебе золотой вой. Это всем воям вой, близкий, негромкий вой. И тогда в тебя поплывет золотая тоска. Ты отдайся ей, не как женщина и не как минерал, а как умирающий. Золотая тоска – предсмертная полоса. Зависни между двух миров по-предсмертному. Вбери в себя всю золотую тоску без остатка.
Когда я смотрю на Алексея Матвеевича, Федора Максимовича, Ларису Владимировну, Василия Михайловича, Дмитрия Васильевича, Ирину Никаноровну, Софью Ивановну (если она еще не умерла), ди-джея Элеонору, на моего механика Володю и на сторожей из гаража «европейским» взглядом, мне кажется, что они – уроды.
А стоит мне на них посмотреть русским взглядом, то –