– Зачем такие предосторожности? – спросила Лапша. – Ты думаешь, за нами…
– Береженого бог бережет, – не дал договорить ей Мокрый. – А что я думаю, – не твое собачье дело!
Сказал негромко, беззлобно, и Лапша даже не обиделась, видать, привыкла к такому ласковому общению.
Малина – это не всегда ягода. Так на воровском языке называется квартира или дом, где жулики прячут наворованное добро. Или прячутся от милиции сами, когда приходит тревожное время и нужно срочно лечь на дно2.
Куда Гоша везли, из сумки не увидишь. Потому что сумка где? А в багажнике! Мотор ревел долго, машина поочередно кидалась то в правый поворот, то в левый. Ехала и в гору и под гору, стояла на светофорах.
Гош сначала считал повороты, загибал пальцы правой и левой руки, а потом сообразил – город он совсем не знает. Что толку пытаться запомнить количество поворотов? Даже и видел бы он мелькающие дома и перекрестки, все равно не узнал бы – где сейчас находится.
– Сыщику надо город как свои пять пальцев знать, – сделал он еще один правильный вывод.
Потом воры поднимались по лестнице – сначала четыре ступени, потом девять, девять и еще три раза по девять. Повернулся ключ, щелкнул замок, скрипнул засов. Наконец, сумку поставили на пол.
– Слава Богу, дома, – услышал Гош запыхавшийся женский голос и удаляющиеся от сумки шаги.
– Не знаю, как тебе, Лапшичка, мне до сих пор кажется, что нас кто-то преследует, – признавался мужской, – так и хочется оглянуться и побежать,
Гош немного расстегнул замок и одним глазком выглянул наружу.
Квартира как квартира – полно таких видел. Стандартная стенка с посудой и книгами. Полированный стол без скатерти, а на нем ваза с букетиком выгоревших на солнце бумажных цветов. Диван, укрытый ярким покрывалом. На полу ковер, на тумбе ящик телевизора. И прикрытая дверь в спальню.
Просто и чистенько. Совсем на воровскую малину не похоже. Нет выставленной вдоль стены батареи пустых винных и водочных бутылок. Нет горы окурков в грязной пепельнице, папирос «Беломорканал», потушенных в банке со шпротами. Тараканов, утонувших в остатках вина в заляпанном стакане. И уж тем более пьяных и синих от татуировок жуликов, валяющихся пачками по загаженным углам.
Лапша поставила на газ чайник, громыхнула кастрюлей.
– Ты, Мокренький, устал, – заботливо, как ребенка, пожалела она. Вернулась в комнату и по-хозяйски расселась в кресле. Гошу видны только ее ноги. – Нервы у тебя с перепуга шалят. Надо подлечиться, тогда ничего казаться не будет.
– Кому подлечиться? Мне? – сердито фыркнул Мокрый. Он вытянул худую шею и прищурил глаза – так обидел его пренебрежительный тон женщины.
– Тебе,