И в этот момент пол под ногами дрогнул раз, другой, возник низкий, давящий на уши гул – и в стене рядом с Рябовым распахнулось овальное отверстие. И еще одно возникло за спиной Швейцера и его приятеля Заблудовского.
А потом тонкие белесые нити метнулись к четверым солдатам и втащили их в нутро корабля.
– Кричали, что ли? – вскинул голову Короленко.
– Э… Кажется… – начал Абумов, но старшина не дал ему договорить:
– Николаев, Вольф – за мной!
Им не удалось сделать и пяти шагов. По обе стороны коридора открылись люки – так Короленко это понял – и что-то схватило его и Николаева. Вольф успел затормозить, но, судя по воплю, сцапали и его.
– Абумов, Черных, живо от!..
Старшина не договорил. Белесые нити скользнули ему в открытый рот и дальше – в носоглотку, пищевод и легкие. Он закашлялся, попытался было сжать зубы – и захрипел от выворачивающей его наизнанку боли.
И еще он понял, что ни Абумов, ни Черных больше не помощники.
Онопко прошиб холодный пот. В свой треклятый бинокль он видел…
Как двое матросов, осматривавших рубку, взмахнули руками и провалились куда-то вниз…
Как один из тех, что стояли у люка, отпрянул в сторону, ударился ногой об ограждение борта и свалился в воду, а второго что-то схватило и втащило в этот люк…
Как корабль дал вдруг задний ход и подмял под себя катер береговой охраны…
Как матрос с другого катера, оставшийся за штурвалом, выскочил за борт…
И еще Онопко слышал выстрелы. Оставшийся на катере начал палить вверх, а кто-то из матросов на берегу выпустил пару длинных бессмысленных очередей по кораблю.
А корабль тем временем развернулся и, быстро набирая ход, двинул в открытое море, таща за собой два катера береговой охраны – в одном из которых еще оставался один размахивающий автоматом солдат.
Онопко следил за кораблем, пока тот не вплыл в облако тумана, то самое, грязно-серое со слабыми голубыми искорками, вспыхивавшими то тут, то там. И – если только это не было обманом зрения вследствие нервного перенапряжения, – Онопко увидел, что корабль начал меняться.
А после – пропал.
Матрос Лукьянов не знал, что ему делать. Он сидел, вцепившись левой рукой в штурвал, и пытался прицелиться из своего автомата – но куда?
Потом со стороны корабля раздался громкий треск. Обшивка пошла трещинами, словно корабль что-то взламывало изнутри, как безумная улитка, решившая избавиться от своей раковины.
Лукьянову больше всего хотелось упасть на дно катера, закрыть голову руками и, может быть, заснуть. Или – проснуться. Но он не мог. Левая рука не подчинялась. Единственное, что он смог сделать – это отвести взгляд от того, что проглядывало сквозь трещины расползающейся обшивки…
А море и небо уже сменили свои привычные цвета.
Корабль-Матерь
…С интересом, лишенным чувства, наблюдал он себя и того, частью кого он стал. Кто был, в свою