Или взять другой финт, на который почему-то именно выходцы из СССР оказались горазды: к сбору клубники в Калифорнийщине привлекали всех желающих. Можно поесть от пуза и вывезти с плантации сколько хочешь, по божеской цене – примерно доллар за фунт. Но штука в том, как организован был учёт: машину взвешивали до заезда на поля и после. За тот вес, на который стала тяжелее машина, ты и платил. И вот Russians – к сожалению, они все, пришельцы из бывшего Союза, звались там «рашенс» – додумались приезжать на сбор ягоды, нагрузив в багажник камней. На поле булыжники втихаря выкидывали, вместо них закладывали клубничку, платили три копейки и уезжали, довольные, что плантаторов провели.
В своё время, в конце восьмидесятых, когда Юра только начинал адаптироваться к Америке, его приятель, в ту пору молодой аспирант из Москвы, твердил, что перед бывшими советскими людьми при капитализме простирается великое будущее. «Самые умные собаки – кто? – говаривал он. – Кого в космос запускали? Беспородные, дворняги. Вот так и мы, выходцы из СССР, – дворняги человечества. Самые смышлёные, самые сметливые и ловкие. За нами будущее». Тогда Юра с приятелем соглашался, но теперь, насмотревшись на сотни неправедных состояний, сколоченных в России и за её пределами, полагал, что товарищ не учитывал, что бездомные псы, помимо смышлёности, иными качествами обладают: они самые наглые, дерзкие и беспардонные.
Однако, несмотря на очень трезвое отношение к народу российскому и особенно его властителям, Иноземцев-младший Родину свою любил – тосковал о ней, переживал, скучал. И когда садился в самолёт, везущий его в Москву, в первый момент бывал радостно оглушён своим, родным, сладостным и прекрасным – русским языком. Даже чудно становилось в первый момент: значит, я скажу что-нибудь по-русски, и все поймут? А как же моя приватность? И второе приятное удивление, начинавшееся ещё в аэропорту Лос-Анджелеса: как много оказывалось на рейсе, следующем в Первопрестольную, красивых женщин – стильно одетых, милых, подтянутых!
Одновременно, правда, нарастало разочарование: толкнуть и не извиниться, не попросить, а пролезть – это ведь тоже было наше, российское. Когда самолёт, летевший в Москву, рулил по американской земле, а потом летел над северными просторами и океаном, ещё сохранялась тонкая плёночка из «экскьюз ми», «сорри», «плиз» и «сенкью». На подлёте к Шереметьеву она истончалась, а при приземлении исчезала совсем. И первое впечатление от аэропорта тоже было тягостное: агрессия, как и угрюмость, была разлита здесь в воздухе. Как и тридцать лет назад: поджатые губы, суровые лица. Впрочем, Иноземцев-младший очень хорошо понимал, что за всеми этими строгими масками, неприступной очередью к оконцам паспортного контроля или у ленты выдачи багажа кроются, как правило, милейшие люди. Стоит только подружиться с ними или хотя бы разговорить их, и большинство будет готово