То, что она была первую неделю на биеннале, не вызывало сомнений – я (милиция, конечно, тоже в этом участвовала) обошел всех, кто был тогда в горах, и они подтвердили это. Исчезла она из лагеря за несколько дней до окончания мероприятия. И – как в воду канула! Никто не мог сказать ничего вразумительного. То, что она исчезла, я узнал примерно дней через десять. Лиза ведь запретила встречать ее, и я был уверен, что они с вокзала вместе поехали домой, тайна моя раскрылась и Лика больше не хочет меня видеть. Хотя это казалось мне неправдоподобным и я ждал ее звонка, а потом набрался смелости и позвонил сам…
– Разве она не с тобой?!! – истерично закричала в трубку Лиза.
Оказывается, в поезде, который она встречала, Лики не оказалось. Поездов с той стороны было несметное количество, и Лиза решила, что я ее опередил и каким-то подлым маневром успел перехватить Лику раньше. Она была в этом уверена, и это ее обидело. Таким образом было потеряно десять дней.
А потом начались изнурительные поиски, в которые входили ужасные процедуры типа допросов в кабинете следователя, интервью назойливых журналистов.
Фотографии Лики висели на всех станциях метро, и слава Богу, что я спускался в него редко. Студенты и коллеги смотрели на меня сочувственно, и это тоже было невыносимо, я держался изо всех сил и даже пытался шутить…
Лиза проклинала меня, будто бы во мне сконцентрировалось все зло мира, и я сам начал постепенно чувствовать свою вину. Я прекратил всяческие контакты с родственниками жены и только из третьих рук до меня долетали слухи, что Елизавета Тенецкая почти не выходит из дому и потихоньку спивается вместе со своей домработницей – бывшей актрисой, – в то время как ее муж, пользуясь служебным положением, едва ли не прочесывает карпатские леса. И тоже – безрезультатно. Лика исчезла.
Теперь я понимаю, что значит – «пропал без вести», и знаю, насколько эта формулировка страшна. «Без вести» – это гнетущая неизвестность. В Афгане я косвенно сталкивался с подобным, но тогда это не касалось лично меня. Помню, мне даже казалось, что в этом есть некоторая надежда – дождаться, увидеть, верить в лучшее. Но сейчас я думал совершенно иначе: узнай я, что Лики нет в живых, – это было бы тем катарсисом, после которого я, может быть, смог бы дышать. А так – я просто задыхался, рисуя в воображении самые жестокие картины. Лика совершенно не была приспособлена к жизни, да и не стремилась к ней хоть как-то приспособиться, и поэтому с ней могло произойти все, что угодно. Но что входило в эту пространную формулировку? Все – это все. Мне было легче считать, что ее забрали инопланетяне…
Долго не давали покоя ее вещи, находящиеся в квартире. Я постоянно натыкался на них, мучился, пытался вспомнить, когда она надевала то или иное платье, зарывался в него лицом. А на исходе второго года не выдержал – все, включая этюдники, упрятав в шкаф. Тот самый. Разве могли мы представить, увидев его в витрине, что он послужит саркофагом?
О