Первые месяцы в Париже стали для Эрнеста временем счастливым и интересным одновременно. Двери перед ним открывались одна за другой: менее чем за полгода он перезнакомился со всеми ведущими авторами, жившими в столице, и пока у него все было хорошо с Хедли. В Париже в Эрнесте также возродилась старая страсть, оставшаяся со времен Сан-Сиро, – лошади. С прилежанием, которое у него присутствовало во всем, чем он занимался, он быстро стал завсегдатаем и экспертом на ипподромах. Он оказался даже в то время единственным иностранцем, имевшим доступ на тренировки, и это считалось важным преимуществом, когда дело доходило до ставок. А Эрнест был более чем зритель, он был игрок, хотя, будучи эстетом, ценил он и представление: «Все так красиво в этом моросящем свете. Дега мог бы написать эту сцену и передать этот свет, так что все выглядело бы на холсте более настоящим, чем в реальности, – скажет он в 1950 году Хотчнеру, с которым они оказались в Париже. – Такой и должна быть роль художника. Нужно, чтобы на холсте или на печатной странице он схватывал вещь с такой правдивостью, чтобы его восторженность продолжалась в творчестве». Удивительно, но можно констатировать, что тридцать лет спустя литературные приоритеты Эрнеста останутся прежними: правда, честность и искренность. Все – литература, даже скачки. В настоящее же время, однако, Эрнест искал в них не вдохновение. Ему были нужны деньги. Он играл, иногда выигрывал достаточно и мог жить на это шесть или восемь месяцев, но, конечно же, и терял тоже, причем больше времени, чем денег. Ибо главным делом Эрнеста оставалась литература. Надо было писать, биться за каждое слово, узнавать это ремесло, чтобы стать, наконец, писателем.
За фасадом этой, казалось бы, беззаботной жизни Эрнест на самом деле жил в страхе не стать великим человеком, каким он уже начал себя ощущать где-то глубоко в душе. А для этого имелось лишь одно решение: работа, работа и еще раз работа. «Ничто не дается ему легко, – писала сценарист Дороти Паркер. – Он борется, создает слово, стирает его и начинает все сначала […] Это абсолютное мужество». Пот, удача, мужество, как на ринге, и так просто Эрнест бой никогда не бросит. Это то, что отличало его от американской богемы, которая за несколько лет захватила Париж. В статье для «Торонто Стар» от 25 марта 1922 года Хемингуэй не пожалел достаточно суровых слов, чтобы описать этих аферистов с бульвара Монпарнас: «Пена нью-йоркского квартала Гринвич-Виллидж была недавно снята большой шумовкой и перенесена в квартал Парижа, прилегающий к кафе «Ротонда» […] Странно выглядят и странно ведут себя те, что теснятся за столиками кафе […] Все они так добиваются небрежной оригинальности костюма, что достигли своего рода единообразной эксцентричности […] Почти все они бездельники, и ту энергию, которую художник вкладывает в свой творческий труд, они тратят на разговоры о том, что они собираются делать,