Сбитый с толку, Хаса остановил машину, поднялся в свою квартиру и, чтобы сосредоточиться, стал перелистывать журнал по отоларингологии. Он узнал, что в некой баптистской клинике в Нью-Йорке недавно с успехом применили облучение радием для лечения хронической, рецидивирующей гипертрофии улитки и что у негров почти никогда не встречаются патологии перегородки носа. Этот факт почему-то окончательно вывел Хасу из колеи, и он отшвырнул журнал на стол.
Взгляд упал на портрет Марион в серебряной рамке. И тут же его осенило: получить пощечину не самое страшное, что может произойти с человеком на этом свете. Все дело в том, кем дана эта пощечина.
Он вытянулся на диване и закрыл глаза. Как обычно, на край дивана присела Марион, и он стал горячо упрекать ее за Фрица, за ее поведение и за позор, который она нанесла имени Хаса. Воображаемая Марион, склонив голову набок, говорила, как всегда, что ничего не могла с собой поделать. Это можно было понять с точки зрения психоанализа, но ужасно возмущало его.
Он вскочил, подошел к письменному столу и спрятал фотографию Марион в ящик стола.
– Так, – сказал он, удовлетворенно вздохнув, и зашагал по комнате, стараясь думать о неграх, у которых почти никогда не встречается патология перегородки носа. Но это ему не удалось, и Хаса дал волю своим мыслям.
Его женитьба на Марион, как оказалось, с самого начала была ошибкой. Однако еще непонятнее было то, что он выбрал себе в близкие друзья психоаналитика. Кстати, и психоаналитиком Фриц был совершенно никудышным. Например, пациентку, которая жаловалась на бессонницу, он лечил от приступа меланхолии, а у нее оказалась всего лишь аденомиома. Да, самая обычная аденомиома! И только он, Хаса, обнаружил ее. Но Марион ничего не смыслила в точных науках, и ей нравились психоаналитики. А потом разразился скандал. Причем у нее до последнего были такие невинные глаза, словно это не она уже несколько месяцев с Фрицем… да что там.
Потом в кафе Фриц разглагольствовал о том, что, мол, отоларингологи всего лишь неудавшиеся дантисты, ничего не смыслящие в женской душе. Хасе следовало бы за это пожаловаться на Фрица в министерство здравоохранения. В день их примирения на Марион была желтая шляпка, и она так странно клонила голову набок, будто у нее была опухоль мозга.
На этом месте доктор Хаса обычно выпивал коньяк и углублялся в чрезвычайно нудную работу о Nervus sympaticus.[23] В этот раз, как ни странно, ему не хотелось ни коньяка, ни серьезной литературы. Он остановился посреди комнаты и точно знал, что причиной тому была сероглазая турчанка, которая неуверенными шагами вошла в его клинику.
«Дикий ребенок, более того, ангорская кошка», – подумал Хаса, вдруг ощутив непреодолимое желание погладить эту ангорскую кошку. Он сел и грустно покачал головой. С тех пор как ушла Марион, все пошло наперекосяк, словно непрерывно шел дождь.
«Я бы называл ее – Ази, –