Что же касается проверки элиты на патриотизм, то решать, конечно, не мне. Но очень бы не хотелось в будущем, прилетев из уютного Московского княжества куда-нибудь за рубеж (если пустят и на билет хватит), встретить там, на заслуженном отдыхе тех, от кого некогда зависела судьба огромной, но не уцелевшей России. (А как по цветным схемам разваливают страны, знаем, проходили и сейчас наблюдаем на Украине. Слава Богу и предкам, мы государство с историческим стержнем, с могучей традицией, у нас главное зависит от венценосца, а не от бояр и думских дьяков с вкладами в швейцарских банках.
Но свита не только играет короля, она его, увы, еще и проигрывает…
2015
Как я стал консерватором?
Вопрос, конечно, почти мемуарный: чтобы ответить, придется вспоминать. Например, о том, что во времена моего ученья слово «консерватизм» воспринималось почти как мракобесие. Нас убеждали: это нечто затхлое, безнадежно тормозящее неизбежное движение вперед. Советское воспитание, как, впрочем, и передовое дореволюционное просвещение, было позитивистским, внушавшим безусловную веру в прогресс, в то, что сегодняшний день обязательно лучше вчерашнего, а завтрашний будет лучше, чем сегодняшний. Для воспитания активного преобразователя жизни установка неплохая, а вот как быть с сохранением достигнутого предшественниками? И кто будет решать, что отжило, а что можно взять с собой в будущее? Но в ту пору о подобных «заморочках» я как-то не задумывался.
Позитивистская иллюзия стала рассеиваться у меня в конце 80-х, благодаря «перестройке» и «ускорению». Я вдруг обнаружил: то новое, что навязывается взамен «обветшавшим, застойным формам», совсем не лучше, а часто хуже прежнего жизнеустройства. Будучи редактором газеты «Московский литератор», я близко наблюдал Ельцина и его команду, вломившихся в московскую власть. К своему удивлению, я обнаружил, что как руководители