– Ясно. Значит, и собака есть.
Он покачал головой.
– Нет собаки? Аллергия?
Энергичное мотание головой. Я записал: «Возможно, отсутствует чувство юмора».
Потом я откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев. Жест, конечно, преувеличенно вызывающий. А что тут сказать? Я такой.
– Как вы оцениваете свою репутацию, Ландер? И что вы сделали, чтобы у нее была цена?
Он нахмурил взмокший лоб, силясь понять. Две секунды, капитуляция:
– В смысле?
Я вздохнул так, чтобы он услышал. Огляделся, словно в поисках какого-нибудь педагогического примера, к которому до сих пор не прибегал. И, как обычно, нашел его на стене перед собой.
– Вы интересуетесь искусством, Ландер?
– Немного. Жена интересуется, во всяком случае.
– Моя тоже. Видите вон ту картину? – Я указал на картину «Сара раздевается», двухметровой высоты портрет на латексе: женщина в зеленой рубашке, скрестив руки, собирается снять через голову красный свитер. – Подарок моей жены. Художник Джулиан Опай, вещь ценой в четверть миллиона крон. У вас есть какой-нибудь предмет искусства такой ценовой категории?
– Вообще-то, да.
– Поздравляю. Можно ли при взгляде на него догадаться, сколько он стоит?
– Вряд ли.
– Вот именно, вряд ли. Эта картина состоит из нескольких штрихов, голова женщины – это овал, ноль без лица, а краска нанесена ровно, без всякой текстуры. К тому же она оцифрована и может быть распечатана в одно нажатие клавиши.
– Ужас.
– Единственное – на мой взгляд, единственное – основание для того, чтобы картина стоила четверть миллиона, – это репутация художника. Слухи о том, что он хорош, вера рынка в то, что он гений. Потому что гениальность – такая вещь, которую руками не пощупаешь, в ней никто никогда до конца не уверен. То же и с руководителями, Ландер.
– Я понимаю. Репутация. Руководитель должен внушать доверие.
Помечаю у себя: «Не дурак».
– Конечно, – продолжаю я. – Все зависит от репутации. Не только зарплата руководителя, но и биржевая цена акций предприятия. Так каким же произведением искусства вы владеете и как высоко оно оценивается?
– Автолитография Эдварда Мунка «Брошь». Цены я не знаю, но…
Я нетерпеливо махнул рукой.
– На последнем аукционе она шла за триста пятьдесят тысяч, – сказал он.
– А как подобная ценность защищена от кражи?
– В нашем доме хорошая охранная система, – сказал он. – «Триполис». У всех соседей такая.
– «Триполис» хорош, но дорог, – у меня он у самого стоит. Тысяч восемь в год. А сколько вы инвестировали в собственную профессиональную репутацию?
– В смысле?
– Двадцать тысяч? Десять тысяч? Меньше?
Он пожал плечами.
– Ни единого эре, – сказал я. – У вас резюме и карьера, которые стоят раз в десять дороже, чем картина, о которой вы говорили. Однако никто за всем этим не присматривает, никакой