демодернизации способны, как ни парадоксально, поддерживать тенденцию размывания суверенитета. По окончании процесса деколонизации и особенно после слабо контролируемого распада СССР и ряда стран Восточного блока система межгосударственных отношений стала включать в себя слабо структурированные и непрочные образования («несостоявшиеся», «новые» и т. п. независимые государства), чей суверенитет проблематичен, чьи территориальные границы недостаточно четко определены (в целом ряде случаев просто не делимитированы или активно оспариваются соседями), и чья «мощь» фактически раздроблена между конкурирующими кланами или частными субъектами. Как неоднократно отмечали в этой связи многие западные исследователи, внешний правовой суверенитет далеко не всегда оказывается связан с внутренним. И это обстоятельство обусловливает политические деформации международной системы, в которой слабые, распадающиеся (failing, fragile) или неудавшиеся (failed) государства, не способные контролировать ситуацию на своей территории и обеспечить элементарное воспроизводство социальной жизни сохраняют внешний правовой суверенитет, членство в международных организациях и международную правосубъектность. Подобная ситуация представляется им абсурдной. В этой связи постулируется утверждение о том, что зафиксированное в международном праве и подкрепленное практикой поведения государств соотношение между внутренним и внешним суверенитетом нельзя считать закрепленным навечно. Оно отражает реалии уходящей «вестфальской» эпохи и будет эволюционировать в будущем. С этой точки зрения, в эру нарастающей взаимозависимости суверенное государство постепенно утрачивает монополию не только на поддержание отношений с внешним миром, но и на контроль за процессами, происходящими внутри государства.
Вопрос о характере и тенденциях эволюции концепции суверенитета является дискуссионной проблемой. Разумеется, и ранее в истории неоднократно имела место трансформация ключевых для функционирования мировой системы норм. Происходило полное отмирание таких формирующих международную среду абсолютно легитимных основных принципов и институтов, как, например, династический принцип передачи власти или институт колониализма. Одновременно осуществлялась реинтерпретация других важных принципов и понятий – так в XVII–XVIII вв. с рынком прежде всего была связана доктрина меркантилизма; последние полтора века мы ассоциируем с рынком принцип свободы торговли. Иными словами в самом факте трансформации концепта суверенитет не было бы ничего необычного.
Проблема состоит в том, что роль интерпретатора и законодателя принципов и институтов пытается взять на себя ограниченная группа стран (стран Запада – что собственно и выступает эквивалентом права сильного и проявлением «программирующего лидерства» в условиях современной мировой политики). На наших глазах происходит, по выражению С.Краснера, инструментализация суверенитета, означающая манипулирование
