Какое-то время, именно из-за этой необычной ткани, Мирна относилась к мальчику, как к ребёнку из состоятельной городской семьи. Настоятельница ждала, что за мальчиком, возможно, вернутся его богатые родственники и, возможно, даже пожертвуют немалую толику, помимо обязательной платы, храму. Но нет. Этого не случилось. Проходили годы, за мальчиком никто не приходил, распашонка стала тому мала, а в Мирне поселился этот въедливый, мешающий спать, страх. Глаза малыша, поначалу чайно-жёлтого, постепенно превращающиеся в зелёный цвет, приказывали ей, а та подчинялась им. Ненавидела и себя и его за это.
Она обладала властью, он был чёртовым подкидышем. Но тот приказывал ей. В три года он приказывал ей молчать, отворачиваться или опускать розги. Он не подчинялся никому. Не боялся Старейшин. Не боялся Перехода в адский мир ненужных людей. Не дал нанести татуировку принадлежности к Храму себе на запястье. Иногда она очень сильно ненавидела мальчишку, пополняя свою ненависть своим же бездействием. Не могла наказать или устрашить, как других детей.
Временами Настоятельница, доставала распашонку мальчишки из тайного ящика в своём столе, мяла её между пальцев, пытаясь понять, что это за ткань, вертела пожелтевшую записку со странной надписью, хотела найти хоть какой-нибудь знак или причину, которые могли бы ей помочь вернуть мальчика тому, кто принёс его сюда, убрать, удалить хоть куда-нибудь…
Но за шесть лет женщине так и не удалось узнать, кем и кто были его родители. Мальчика решила назвать Рэн, что на языке древних означало «потерянный». Ей всегда нравилась та часть из священного писания о Переходе Великих Старейшин в благословенный мир радости: «А те рэн оали ав ни ханкэ и инд оуре – У потерянных душ нет шанса обрести дом». Это было правдой. Детям Храма Перехода не обрести места в этом мире, не обрести дом. Фамилию, странную по звучанию, приписали, как и было указано в записке. Рэн Тарона. И ещё, Мирна помнила первый взгляд его чайно-жёлтых глаз. Тот просто резко открыв их, заплакал, как все обычные младенцы, но именно тогда в её душе поселился глубокий страх… Страх, который не отпускал от себя вот уже шесть лет. Страх, который вложил в её сердце этот мальчик, за который она так его ненавидела. Страх потери ориентира. Страх потери незыблемости. Страх хаоса и смерти.
Она отвлеклась от своих мыслей и посмотрела в окно, но ребёнка и след простыл. С облегчением вздохнула, подумав, как всегда: «хорошо бы этот чёртов мальчишка упал в берлогу к клыкастому мерану. Или, заблудившись в лесу, не нашёл дорогу обратно… ну или, наконец, встретил какого-нибудь проходимца, который отвёл бы его на работы в город…»
Она села в кресло-качалку, в котором так любил сидеть