– Ну, ты, сынок, и дал! Вот это вытянулся, – с удивлением объяснил эту странность отец. И, действительно, стоя рядом с отцом, Максим с радостью осознал – вырос. – Если сейчас одеть комбез и – на аэродром, то ни у кого и вопросов не будет.
– А он у тебя длинный, – констатировал подошедший к машине Пушкарев.
Теперь, когда Белый-старший стал героем и ему, по мнению многих, светила генеральская должность в столице, начальствующий состав начал принимать вчерашнего рядового летчика за равного. Вот и сегодня, узнав о том, что Белому надо ехать забирать сына, Пушкарев вновь предложил ехать вместе на его машине – ему все равно надо было проведать семью.
Максим односложно поздоровался и устроился на заднем сидении. Мужчины сели спереди.
– Как Анюта? – поинтересовался Белый-отец.
– Спасибо. С каждым днем лучше. В школу, конечно, в отличие от твоего, не успеет. Ну, за лето, думаю, наверстает.
– А Надюша?
– Тоже поправляется. Ей главное лекарство – Анютино хорошее самочувствие. Хотя, сам понимаешь, инсульт – не шутка.
– Да… – вздохнул пассажир.
Они помолчали, а затем перешли к разговорам на служебные темы.
– Кстати, – обратился вдруг Пушкарев к юноше. – Ты не скажешь, кто с тобой в палате лежал?
– Парень один. Хома зовут.
– Хома? М-да… Странно. А фамилия? Он кто такой вообще и откуда?
– Не знаю. Он мало разговаривал. У него долго голова болела.
– А почему он тебя заинтересовал? – полюбопытствовал его отец.
– Да меня кроме моих сейчас ничего особенно не интересует. Сам понимаешь. Анюта почему-то заинтересовалась. Узнай да узнай, кто здесь из мальчишек лежит. Я ей говорю, брось глупости, какие еще мальчишки, а она за свое. Про твоего рассказал, а она: «Кто еще?» Вот и узнаю. Да ладно, спрошу у врача.
Такое «неблагодарное» поведение девушки больно укололо Макса. Он помнил, что смалодушничал и не приказал Анюте забыть про его целительные посещения. И вот вам пожалуйста: чуть в себя пришла – и других пацанов ей подавай.
Потом он вспомнил, что за этой кутерьмой не успел заглянуть в глаза Хоме, но мысленно махнул на все рукой и уставился в окно.
В действительности все было не так. Пушкарева не была неблагодарной. По крайней мере – не в этом случае. Она запомнила оба посещения какого-то юноши. Она не догадывалась – просто знала, что обязана жизнью далеко не профессору, а исцелением – не профессору вообще. Но помнила только невысокий силуэт, мягкий голос и яркие лучи, проникающие в самые глубины души (мозга – не так романтично). И она, едва начав говорить, стала разузнавать у отца, кто из мальчиков здесь лечится.
– Видел сына Белого. Когда к тебе шел, ну, когда ты выздоравливать начала, столкнулся.
– И что? – напряглась