набежчики? Чужими, дикими… Но эти мысли приходили не часто, не останавливая ни его, ни войско. Обижать никого не хотелось. Наоборот, кормили коренных невиданным здесь хлебом, взамен получали мяса и рыбы столько, что ни съесть, ни увезти не могли. Столбили новый край земли русской, а на следующую-то весну отодвигали вешки еще дальше. Знал Ярослав, что восточный край – великая казна для будущей Руси. И то сказать – непуганый пушной зверь только что сам в руки не идет, с ветки на ветку мечется, ажник в глазах мельтешит. Рыбы… да только руку в воду опусти, такая щекотка – скользят туда-сюда, толкаются холодными непугаными телами. А в лесах кабанов, лосей… да что говорить – восточный край, сбереженный от запада русскими спинами, стоял на одиннадцатом веку от рождества Христова нетронутым, богатым… и без хлеба. И жители, как доверчивые белки да собольки, черными глазками моргают, кажется, только улыбаться и умеют. А мысль все одно тревожит: как удержать эти земли в руках русских? Как не допустить сюда жадную степь да голодных западников? Мыслил Ярослав, что и крепости нужны, и новые поселенцы. А русского народа, оказалось, не так и много чтобы было. На старых, дедовых землях всем места хватало. А кем новые угодья заселять? Вот и приходилось и уговорами, и приказами насаждать русское семя далеко на восток, до глухих и нехоженых Уральских гор. А для подмоги в ратном и крестьянском труде награждались тамошней землей пришлые да пленные. Каждый становился хозяином большого куска пахоты да охотничьих угодий. Так возле каждой крепостцы и разрасталось городище.
Хорошо строилась Русь в одиннадцатом веке. Не только Киев красовался каменными церквями да домами. И дальние крепостцы – тоже. Да каждая постройка сама перед собой гордилась: кого зодчий на особый лад краше задумал да краше построил. Как живые стояли с раздутыми боками церковки и блестели невиданными до сих пор прозрачными слюдяными невеликими оконцами.
Дальние крепости тоже воздвигались сразу с церквами, с высокими стенами, с заградительными рвами. И Воеводины хоромы возводились на века: кедр, неведомый до сих пор русским строителям, – в обхвате трем мужикам рук не сцепить, душистый да на всякую мелкую древесную тварь неподатливый. Терема такие ставились, что из верхней светелки далеко над лесами можно было сизую дымку наблюдать. И для хлебов поля нашлись. А где не нашлись, там расчистились. Коренной народ на земле работать не хотел – труд кропотливый и тяжелый, а урожай когда еще будет. Это ведь не охота: подстрелил лося либо кабана – съел, поймал рыбу – тут же на угольях и испек. Но хлеба хочется, ой как хочется, а за хлеб столько шкурок нужно принести, что каравай слаще меда кажется!
* * * Так вот и жила земля русская, строилась, растила хлеб да детушек. И Дунечкины детки подросли. Старшего, Игоря, так смолоду и посадил Киевский князь на восточном рубеже в новенькой крепости. И молодую жену ему нашел из восточных княжон, кареглазку да черноволоску. И приданого за ней столько высватал, что кедровые сундуки наполнили весь
