Эван отправился к камину обсуждать со знакомыми последние политические события, что Дарину вовсе не интересовало. Если честно, она была рада на время освободиться от мужа. Он мил, он добр, он… но она его не любит.
Раньше она спрашивала себя сотни раз: почему? До Эвана она не знала других мужчин, он относился к ней, как к величайшему сокровищу, которое является его личной собственностью. Возможно, именно это и убило в ней ростки любви… Она уважала Эвана, но – не любила.
Гости постепенно прибывали. В конце концов они вынуждены были переместиться из просторной гостиной в бальный зал, где оркестр настраивал инструменты. В Дарине начала звучать напряженная музыка. Девушка любила танцевать, но не столько танец завораживал ее, сколько мелодия. Музыка – это величайшее изобретение человечества, думала Дарина. Она сама умела и любила петь, играла на гитаре, но когда в тишине начинала звучать скрипка – в ней натягивались все струнки, а по спине пробегал холодок. Или когда кто-то касался клавиш рояля или струн гитары… Это было – как разговор с вечным.
Эван не разделял ее пристрастия к музыке. Он относился к этому снисходительно, полагая, что раз уж жена у тебя не затворница, а светская дама, то если она следует традициям света (а умение музицировать можно было отнести к таковым), в этом нет ничего предосудительного, но и ничего экстраординарного. Он мог послушать, как она поет, но в конце концов прерывал ее и возвращал с небес на землю, не подумав о том, что ей гораздо приятнее было парить в облаках.
Нет, она не винила Эвана за отношение к ней. Разве можно винить человека за то, что он такой, какой есть? Но сейчас, слушая первую робкую дрожь скрипичных струн, к которым прикоснулся смычок, она вся напряглась, как лань, услышавшая подозрительный шорох. Полузакрыв глаза, Дарина подалась навстречу музыке.
Это всегда было большим, чем просто музыка. Это было откровением.
Эван подошел к жене и взял ее под руку.
– Потанцуем?
– Подожди, – шепнула она, но он услышал и не обиделся. Он знал, что Дарина всегда сначала слушает музыку, а уже потом позволяет себе отвлечься на танец. Через минуту она кивнула, и Эван вывел ее на середину зала.
«Мне хочется танцевать. Мне хочется петь. Мне хочется стать музыкой».
Эван о таких мыслях не подозревал. Он улыбался ей и что-то говорил – кажется, ехидничал по поводу мундира старика Брайтона; Дарина рассеянно отвечала. Ее веселье, которого и так было немного, улетучивалось на глазах.
Она попыталась представить себе, что руки, уверенно ведущие ее в танце, – это не руки не Эвана, а того гипотетического возлюбленного, которого она, не признаваясь себе, до сих пор ждет. И безвкусное убранство зала волшебным образом превратилось в изысканное, и кругом сплошь приятные люди…
Дарина тряхнула головой и открыла глаза. Музыка