Господин Шпицрутенберг извлёк из-за пазухи длинную узкую запечатанную бутыль с чёрной кошкой на этикетке и вопросительно подмигнул. Чистопородный немец, он уже так давно жил у нас в России, что если и не обрусел окончательно, то, по крайней мере, обычаи знал и умел поддержать компанию. Митя охотно подвинулся, и дальнейшие разговоры пошли уже на четыре голоса. А мы хорошим людям всегда рады, даже в тюрьме!
Сравнивали церковную музыку в лютеранских храмах с нашим разноколокольным перезвоном, спорили о преимуществе голландского кроя камзолов, говорили об этнических конфликтах и пассионарной психологии шамаханов, о чём-то ещё. О, вспомнил, о том, кстати, что в длинной бутылке у посла оказалось роскошное вино, градусов на пять слабее шнапса, зато на травах. То есть в лучших милицейских традициях – мы не пьём, мы лечимся!.. И лечились, пока в дверь не постучали ещё раз…
– Заходите! – громко предложил я, и все согласно кивнули. Почему нет? Может, у нас сегодня День открытых дверей в Бутырском изоляторе?!
На пороге стоял малость удивлённый дьяк Груздев – как уж его-то пропустила охрана, ума не приложу. К тощей груди Филимона Митрофановича уютно прильнула двухлитровая бутыль мутного самогона. Ну-у… главное ведь повышать градус, а не наоборот. И то со сладкого винца нас уже как-то повело…
– Государь послал, из человеколюбства христианского, проведать, не надо ли чего? А вы тут вона что, за спиной государевой?! – Но, заметив среди нас гордо выпрямившуюся царицу, опытный скандалист мгновенно сменил тон. – Но ить с матушкой Лидией Карповной оно, конечно, можно. Она ить, головушка светлая, лебёдушка белая, небось стыдить пришла души ваши заскорузлые, а я и…
– Да присаживайтесь! И бутылочку давайте на общий стол, раз уж принесли…
– Не тебе нёс, мент соломенный, – взвился было дьяк, но опять-таки в мгновение ока сменил тон. – Однако же за-ради честной компании с каким змием не помиришься. Угощайтеся, люди добрые, пейте, аки кровь мою, чистую… Не сам гнал, но где брать – ведаю!
В принципе мы все были уже более чем чуточку хорошие, а после второй или третьей стопки и наш долгополый представитель жеребячьей породы тоже вдруг оказался не самой распоследней сволочью. Филимон Митрофанович охотно припомнил свои летние похождения в Подберёзовке, сам первым визгливо хихикая над собственным, едва не состоявшимся «бракосочетанием», от которого его удержало единственное здравое опасение – получить Митеньку в пасынки. Мите, как вы понимаете, такой отчим, как дьяк, тоже глубоко не в радость, поэтому пили за то, чтоб «всем было хорошо и никому не обидно…».
– Мне обидно, – глухо раздался чей-то жалостливый голос от дверей.
– Горошек?! Это есть ты? – Матушка государыня мигом обернулась к пришибленному судьбой царю. – Зачем тебе так скучать, иди к нам! Ми тут…