Стояла, прислонившись к стволу вековой липы, и смотрела на противоположную сторону оврага под названием Нижний Судок, который пролёг от сквера к центру города и теперь, в пору разгулявшейся осени, являл собою дивную смесь оранжевых, красных, зеленных оттенков, и вдруг услышала:
– Как увядающее мило! Какая прелесть в нём для нас… не правда ли?
Как всегда, от неожиданности вздрогнула, обернулась, и узнав моего незнакомца, улыбнулась:
– Правда… – И, помедлив, с тою же улыбкой, продолжила строки Тютчева: – Когда, что так цвело и жило, теперь, так немощно и хило, в последний улыбнется раз!
И то был пароль. Незнакомец сразу же открыто улыбнулся, жестом пригласил меня в аллею старых лип и как-то сразу, – слово за слово, фраза за фразой, – завязался меж нами диалог, перетекая от Тютчева к другим поэтам, а потом и к художникам, о которых говорил со знанием терминологии, стилей, направлений. «Наверное, и сам художник» – подумалось, но, постеснявшись, не спросила, а лишь слушала, иногда поддерживая его монологи своими скромными познаниями.
А потом из аллеи старых лип стали мы переходить улицу, чтобы перейти в сквер, и тут перед пятиэтажкой, прямо на тротуаре, под ногами и замелькали те самые надписи: «Я люблю тебя!», «Я хочу быть с тобой»… и он, вдруг остановившись и замолчав на полуфразе, прочитал одну из них: «Ты моё всё».
– Как же мало надо этому… написавшему, – пошутила, – чтобы почувствовать всю полноту жизни!
На что незнакомец, коротко и отстранённо взглянув на меня, ничего не ответил, а через несколько шагов снова остановился и, торопливо попрощавшись, зашагал прочь.
Вечером всё думалось: ну вот, своей неосторожной шуткой огорчила безымянного симпатичного собеседника, но, в то же время, и оправдывалась: ведь есть, есть в этой шутке доля моей правды, с которой мог бы просто поспорить, но нельзя же вот так… сразу «перечеркивать» человека!
И было любопытно: а подойдет ли завтра?
И на следующий день встретил меня – словно ждал! – когда от рощи старых лип шла через переулок к скверу, и почти тут же услышала:
– Вот эти слова, разбросанные на асфальте, – сказал тихо, словно только для себя, перешагивая через ставшие еще более яркими после дождя надписи: – «Я люблю тебя!», «Ты моё всё»… как-то сразу зацепили меня, поэтому… – и взглянул, извиняясь: – Простите уж, что вчера вот так… ушёл вдруг, – и улыбнулся так искренне, что и я расплылась в улыбке. – Эти юношеские иероглифы подтолкнули меня к вопросу: а говорил ли подобное женщинам, которых любил?
Остановился, постоял какое-то время не поднимая