Роман предназначен для людей думающих и неравнодушных к судьбе Родины.
Книга 1
Часть 1
Мигель де Двадцать Шесть Бакинских Комиссаров был потомком древнейшего революционного рода. Его прапрадед ходил в крестовые походы под красным знаменем. В мрачном замке в Серебряном бору по стенам висели потемневшие фамильные портреты предков: псов-рыцарей Дворцовой площади, герцогов Октябрьских, графов Перекопских, маркизов де Сен-Коллективизация, баронов фон Днепрогэс.
В зале славы сияли алые доспехи, двуручные мечи и пулемёты «максим», с которыми тамплиеры гражданской войны ходили на Деникина и Колчака, рубали махновцев, крошили банды среднеазиатских басмачей-сарацин. Но главной гордостью было пенсне деда Мигеля, Великого Инквизитора Тридцать Седьмого Года, предводителя доминиканцев с Лубянки, личного друга самого папы, кремлёвского Борджиа.
До сих пор по Райку ходят страшные легенды о том, как дед Мигеля лично пытал в застенках святой Аббревиатуры язычников-дворян, поклонявшихся старым богам; еретиков-оппортунистов; писателей-чернокнижников, с помощью своих словес-заклинаний пытающихся изменить мир; колдунов-космополитов, знахарей в белых халатах.
В подвале замка и теперь хранятся испанские сапоги, клейма и дыба, которой дедуля особенно дорожил. За годы своей богоугодной деятельности дедушка собрал богатейшую коллекцию заспиртованных вражеских голов, – она тоже сберегалась в родовом гнезде.
Семейный архив пунктуально и трогательно свидетельствовал обо всех ведовских процессах, аутодафе, расстрелах и погребениях заживо, в которых старик участвовал.
Словом, фамилия была историческая, и теперь я должна была выйти замуж за наследника славных дел.
После ХХ съезда строителей рая на земле для княжеских династий настали не лучшие времена. Доходы упали. Гербы зашатались. Замки реквизировались. Привилегии отменялись. Страдал семейный престиж.
Но даже не это главное.
Сам Мигель оказался в роду паршивой овцой.
Почитывал труды еретиков-диссидентов. В студенческие годы не от нужды в деньгах, а из любви к искусству баловался фарцовкой, этой чёрной мессой буржуев-протестантов.
Ходили тёмные слухи о причастности Мигеля к проклятым сокровищам алчной дочери бровастого императора, о смазливых мальчиках, пользовавшихся благосклонностью княжеского отпрыска.
Родственники пытались спасти положение, загнали князюшку в армию и сплавили с войском кабульского Кортеса нести свет социализма племенам кандагарских ацтеков.
Говорили, что князь храбро сражался с дикими индейцами талибана. Первым ходил в атаку. Закрывал товарищей грудью от пули. Свой командирский паёк делил с солдатами по-братски. Спал на голой земле, укрывался шинелью.
Но с пленными и гражданским населением обращался так, что кровожадным индейским племенам одно имя Мигеля внушало панический ужас.
После того, как в цинковых гробах прибыли куски двух наших офицеров, посмевших ослушаться князя, Мигеля отдали под трибунал.
Дело замяли, но наследнику благородной фамилии пришлось выйти в отставку, лишиться всех орденов и удалиться в поместье на окраине империи, где он коротал время в обнимку с верным «калашниковым» и ящиком водки.
Отчаявшиеся родственники дважды женили непутёвого героя красноепископского престола. Но великие гены большевистского Торквемады нельзя было уничтожить или отменить.
Официальная версия гласила, что первая жена Мигеля умерла в сумасшедшем доме, а вторая покончила с собой.
Поговаривали, что первую привезли в дом скорби с отрезанными носом и ушами. А что касается второй, то она выбрала очень уж странный способ самоубийства: её отрубленную голову нашли в вазе саксонского фарфора, а по бокам вокруг неё были воткнуты огромные чёрно-пурпурные розы.
Дело снова спустили на тормозах, но в результате семья сильно обеднела, если не сказать – обнищала.
Но беда не приходит одна.
Настало Смутное время.
Конечно, я Мигелю была не пара. Он – революционный князь. А у меня по этой части только бабка – мелкая игуменья стахановского подворья, не дотянувшая даже до местной, поселковой святой. Правда, про неё однажды упомянули в малотиражной летописи «Красные мощи». Но это всё, чем я могла похвастать.
А вот дурная наследственность у меня была налицо. Марксистская церковь никогда не жаловала науку – оплот сомнений, инакомыслия, ереси. Пролетарская