Жизнь во время Второй мировой войны, еще до того, как все стало меняться к худшему, вспоминалась Рафи как нечто расплывчатое, освещенное факелами бойскаутских церемониалов – l’éclaireur toujours prêt![4], с поднятием флага, уроками Торы и французского языка. Еду выдавали по карточкам, и Рафи посылали в очередь за бурым сахаром-сырцом, от которого в чае плавала противная пена. Они с приятелями развлекались болтовней про нацистских шпионов, которые устанавливают на крышах домов антенны и азбукой Морзе передают Гитлеру секретную информацию. Рассказывая мне все это, Рафи, казалось, думал, что именно подобные развлечения предопределили карьеру, которую он себе выбрал, когда тот привычный мир его изгнал и он стал смотреть на него глазами противника, агента Моссада.
А в те годы его мир вращался вокруг исполненного величия приемника «Зенит», который занимал почетное место в их квартире на верхнем этаже дома в квартале Джамилия, где жили в основном семьи побогаче его родителей. Этот приемник в деревянном полированном корпусе появился в доме после поездки его матери к богатым братьям, бейрутским ювелирам. Они купили себе более современную модель, а ей отдали старую, и она увезла ее на поезде в Алеппо. Так, несмотря на долгую болезнь старого отца и финансовые невзгоды, семейство Рафи стало обладателем радиоприемника, предмета роскоши, который по вечерам привлекал в их гостиную родственников и друзей – слушать военные сводки. «Зенит» сообщал взрослым о победах Германии и об удивительном поражении Франции, родины солдат и полицейских, которых Саттон привык видеть на улицах своего города, длинных бутербродов и языка, знанием которого местные евреи гордились и говорили на нем лучше, чем на родном арабском.
В 1940 году после поражения Франции Алеппо перешел под контроль подотчетного нацистам марионеточного правительства Виши. Рафи знал об этом и без радио, знал, что над евреями нависла угроза преследований, каких они раньше и вообразить не могли, знал и то, что через год произошло спасительное вторжение других солдат – канадцев, нигерийцев, новозеландцев, индийцев и прочих чужеземцев в самых разных мундирах. Иногда родители посылали Рафи взглянуть, нет ли там еврейских солдат (даже такие попадались среди британцев, вторгшихся в город), а если есть, пригласить их на субботнюю трапезу. И ему не нужен был «Зенит», чтобы узнать о беспорядках, которые не на шутку разбушевались в Алеппо к концу войны, когда город снова перешел к французам и многие сирийцы стали выступать за отмену колониального правления. Сперва ярость уличной толпы была направлена только против французов. Евреям покровительство французов было во благо, они пользовались их защитой и приходили в ужас от самой мысли о независимой Сирии, но на всякий случай поддержали массовые протесты, да с таким рвением, какое только могли изобразить. Даже Рафи в этом участвовал. Лидер протестного движения, взобравшись на чьи-то плечи, орал в толпу: «Ана де Голль хибуни!» (Я Шарль де Голль, возлюбите меня!) – и толпа отвечала: «Хара