«В залитой светом казенной палате…»
В залитой светом казенной палате
Старец библейский в больничном халате
С блеском ретивым в безумных зрачках
Шарик диковинный вертит в руках!
Пахнет карболкой и клюквенным соком.
Нянечка смотрит бдительным оком
За стариком, что, смеясь и грустя,
Вертит игрушку свою как дитя.
А на игрушке, цветной и влекущей, —
Горы и реки, и тропиков кущи,
Питер, Чикаго, Париж и Бейрут!..
И человечки смешные снуют
Всё им неймется – воякам, скитальцам.
Щелкает старец их скрюченным пальцем
И заклинанье бормочет под нос,
Не замечая с обедом поднос.
Полночь. По койкам больные уснули.
Нянечка дремлет с вязаньем на стуле.
Мается старец, уныл его вид,
И борода как мочалка висит.
Вертится шарик в руках его дряхлых.
Спичку поднес, и войною запахло.
Плюнул – под воду ушел материк!
И, как ребенок, смеется старик.
Так год за годом сидит он в палате —
Старый безумец в больничном халате.
Солнцем тоскливым сменяется мгла.
Вертится шарик в руках как юла.
…А человечки беспечными стали.
Шутит над ними скучающий старец.
Метит, ласкает – и давит, как блох.
Что ему, если есть справка, что – Бог!
РУБИКОН, 1999
«И когда расступятся облака…»
И когда расступятся облака
И в просвете увидишь Господень лик,
Ты поймёшь, как жизнь твоя далека
От случайных женщин, долгов, интриг…
И покой отчаявшись обрести,
Бестолковой возни подведя итог,
Ты откроешь, что вешка в конце пути
Есть не финиш, а шаг на иной виток.
Прошумит июльским дождём листва,
В полумраке блеснут