В конце августа, когда Фаина Мироновна, изыскав последние финансовые возможности, купила Косте все необходимое для школы, и, казалось бы, сын должен был быть доволен, он сорвался.
За ужином Костя неожиданно стал атаковать отца вопросами. Уже несколько месяцев Себякин-младший обращался к родителям, не называя их «папа» и «мама». При этом речь его была насыщена всяческими колкостями и неуважительными фразами. Вот и на этот раз Костя задавал вопросы грубо, не глядя на Владимира Ильича:
– Ты же хотел меня в Нахимовское училище отдать? Чего не отдаешь? Опять по пьянке все забыл?
– Костик! – с негодованием в голосе вступилась за мужа Фаина.
– Да ладно-ладно, мать! Он по-другому не умеет говорить, – положив руку на плечо жены, необычно тихо проговорил Владимир Ильич.
– Что не отдал тебя в училище, спрашиваешь? Причина одна: все это стоит денег. На дорогу, на питание, на… На еще черт знает что! Вот и приятель мой все к деньгам свел. Обещал помочь, а потом видно заработать на помощи захотел. Такую сумму назвал, что мне дурно стало! Мы с матерью таких денег отродясь не видали. Не умеем мы их добывать в таких количествах. Что ж теперь делать? Вот выучишься, покажешь нам, как большие деньги зарабатываются. Да вот вряд ли, Костик, помощи от тебя дождешься!
– А зачем вам помощь?! Бутылку водки, консервы да морковку можно хоть каждый день покупать даже на ваши гроши. Мать метлой машет, ты лампочки со склада таскаешь – все довольны! А я? Почему я должен в нищете всю жизнь прозябать? Зачем вы меня рожали, если обеспечить нормальное существование не можете?
Вот отдали бы в Нахимовское или Суворовское училище. Было бы всем легче. Нет денег? Так занял бы у своих собутыльников, – зло выговаривал Костя, не обращая внимания на испуганное выражение лица матери, которая даже привстала с табуретки при фразе «зачем вы меня рожали?!»
Наконец Костя закончил свою речь и, опустив голову, стал ждать криков и ругательств в свой адрес. Но бурной реакции родителей не последовало.
Владимир Ильич молча жевал хлеб, и желваки на скулах его худого лица ходили то ли в такт жевательным движениям челюстей, то ли от едва сдерживаемой злости.
Фаина все с тем же испугом на лице, стояла согнувшись у стола. Молчание длилось несколько минут. Его нарушила мать Кости. Женщина глубоко вздохнула и с дрожью в голосе произнесла:
– Ой, Костик! Как же ты так можешь говорить? Мы же с отцом делаем все для тебя, что можем. И ты не хуже, чем твои одноклассники обут и одет. Я ведь вижу в школе. Кто-то может и лучше одевается. Но мы стараемся. Всю жизнь горбатимся, чтобы у тебя все было. Я очень огорчена, сынок. Стыдно-то