– Увези меня, Джим, куда угодно, только увези! Отсюда… – я не выла, а только тихонько скулила. – На край света, а, Джим? – я многозначительно поднимала глаза и спонтанно жестикулировала, пытаясь на пальцах объяснить Джиму, что отсюда давно пора сваливать. Джим улыбался все меньше и чесал затылок: ему было искренне жаль мою нервную систему. Мне и самой было искренне жаль свою нервную систему – я не улыбалась вовсе и, как и Джим, машинально чесала затылок. Так мы чесали затылки, оправдывая синхронизм гениального швейцарского доктора.
Однажды Джим присвистнул и спросил, есть ли у меня не просроченный загранпаспорт. Я тоже присвистнула – откуда у меня не просроченный загранпаспорт? Мы оба присвистнули, но Джим подмигнул и сказал, что у его приятеля знакомый в ОВИР’е и все можно устроить – поехать, например, к маме и братьям Джима в экваториальную Африку. Конечно, экваториальная Африка – не край света, но там есть на что взглянуть. А вообще, лучше зарегистрироваться, пусть даже фиктивно – «Иначе потом могут появиться проблемы. Ты согласна?». На секунду я заколебалась. «Край света» – в моем понимании – приходился все-таки или на заброшенный уголок нашей необъятной р-р-родины или, на худой конец, на менее заброшенный уголок не нашей – более объятной и евросоюзной motherland, – но никак не на экваториальную Африку.
– А это далеко? – выдохнула я.
– Какая разница, ты ведь сказала, что больше не можешь, – напомнил Джим.
– Да и правда, какая разница. Когда едем?
– Как только будут билеты, – усмехнулся Джим. – К тому же надо успеть расписаться.
– Ты серьезно? – я покрутила пальцем у виска.
– Что делать, – развел руками Джим. – Ведь ты сказала, что больше не можешь, – повторил он рефрен моего кандального рондо.
– Не могу, – прошептала я и пошла ставить чайник.
Так называемая новая жизнь не заставила себя долго ждать. Через пару недель мы обмывали мой девственный загранпаспорт с тем самым «приятелем из ОВИР’а» – втроем – в мерзком прокуренном баре недалеко от театра Ермоловой. Приятель из ОВИР’а сказал, чтобы я купила побольше ситцевых платьев. Или сшила. По крайней мере он думал, что все это следует шить.
– А сколько там в тени? – интересовалась я.
– Плюс пятьдесят. И еще надо сделать прививки.
Приятель из ОВИР’а поглядывал на меня не без интереса – на меня, кинувшую всех бреющихся и растящих бороды русских приматов! – это было очень смешно, и я сказала Джиму. Он тоже смеялся, но как-то не слишком весело – видимо, кое-что его тяготило.
Отношения наши не перескакивали через умную головушку Платона, а если учесть, что тот все-таки больше любил вьюношей, то… Когда же наступало «время Ч» (опаньки!), я держалась за шею Джима и тихонько скулила – и вот тогда Джим мурчал «Колыбельную» Гершвина… В одну из таких клинических идиллий я сказала Джиму, что, должно быть, в экваториальной Африке и есть на что