Да, я знал, какой будет моя первая битва на море. Знал я и то, что видело мысленное око Сигурда. Люди Эльдреда, возможно, никогда не дрались на воде, и сейчас они не готовы к битве. Едва мы ступим на борт «Фьорд-Элька», начнется настоящая резня. А когда мы всех перебьем, Сигурд возьмет три трофея, каждый из которых по-своему бесценен: голову Эльдреда, которую он, наш ярл, насадит на свое копье, принадлежавший олдермену сундук с сокровищами (где хранится кроме прочего священное евангелие Иеронима) и, наконец, сам «Фьорд-Эльк» – корабль, краше которого нет в сером море.
– Боги улыбаются нам, Ворон, – прорычал Свейн за моей спиной.
Теперь меня охватило беспокойство. Я даже стал бояться, что от волнения обмочу штаны. Мы уже почти подошли к краю бухты, и Эльдред вот-вот должен был нас увидеть. Лишь бы только Кинетрит держалась поближе к берегу и мы ее не задели.
– Откуда ты знаешь, Свейн, – спросил я, – что боги на нашей стороне?
Наши весла поднимались и опускались как одно, и капли воды едва успевали с них упасть, прежде чем лопасти вновь погружались в позолоченное солнцем море.
– Сегодня нет ветра, парень. При любом дуновении, даже если оно не сильнее того, что испускает твой зад, нападать и драться нельзя. Мой дядя Бодвар утонул, когда его ярл, Рагнвальд, начал бой во время шторма. – Свейн сделал глубокий вдох. – Они зацепили неприятельский корабль и крепко связали суда борт к борту для битвы. Но, видно, Ньёрд в тот день напился и рыгал. Оба корабля снесло на подветренный берег. Никто не выжил. Отец Бодвара сам видел все это со скал. – Под плеск весел «Змей» скользил по воде, как живая змея. – А сейчас ветра нет, и море спокойное, – заключил Свейн. – Боги с нами.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы представить себе улыбку, расплывшуюся на лице Свейна. Я стал шепотом просить у Одина дать мне храбрости и остановить дрожь, которая овладела моими мышцами, наполняя кишки водой и замораживая желудок.
Бросив взгляд назад, на берег, я, к своему облегчению, увидал Кинетрит. Она вышла из пологих волн и теперь стояла в мокрой рубашке рядом с отцом Эгфритом. Даже издалека виднелись ее груди под прилипшей к ним тканью, и я порадовался тому, что Эгфрит – раб Христов и, сколько я мог видеть, до женщин ему дела не было. Лица Кинетрит я сейчас не видел, хотя отчетливо его помнил. Я ощущал на себе ее запах, словно чары, и только он заставлял меня верить: мы вправду лежали вместе, это был не сон, навеянный мне Фрейей, богиней любви, что плачет красным золотом.
– Вот они, паршивые сукины дети! – взревел Сигурд, подавшись вперед так страстно, как Фенрир рвется на своей цепи. Мне несподручно было вертеться, но я представлял себе, какой ужас