Джиорджина стала первой венецианской ведьмой, которую Гиззо без зазрения совести отправил на костер.
2. Давай, Чиэра, давай!
Гиззо любил наблюдать, как дьявол пляшет с ведьмами на углях, разрывая когтями запретную для созерцания плоть.
Чем меньше на земле женщин, тем меньше голода. А голод, как известно, – главная причина разрушительных бунтов.
Поэтому воины Доминика, позабыв об еретиках, воздели священные факелы в поиске ведьм, ввергающих мир в беспрестанное искушение, и повивальных бабок, облегчающих роды.
Стойкое отвращение к женщине, как к предмету греха, возникло у двенадцатилетнего подростка, когда он застал мать с хозяином богатого дома, где она служила прачкой. Среди белых полотнищ белья, халатов и шальвар, развешанных под солнцем, мальчик услышал настойчивый мужской голос:
– Давай, Чиэра, давай!
Мальчик раздвинул простыни на веревках, и сердце оцепенело. Мать стояла на коленях перед хозяином – магометанином, задравшим полы халата, обнимая руками его голый зад.
Заметив сына, блудница нахмурила брови, молча приказывая: «Уйди!»
Мальчик остолбенел от страха. Увидев на лице матери молочную струю, он бросился бежать прочь.
Магометанин, заметив его, оттолкнул мать, крича:
– Придушу щенка! – и, на ходу накручивая бечевку на кулак, пытался его догнать.
Мать с криком:
– Беги, сынок! Беги! – еле поспевала за ними.
Антонио не помнил, как добежал до берега и прыгнул в брошенную рассохшуюся лодку. Очнулся он далеко от берега, лежа на днище, заполненном водой.
По лицу стучали струи дождя, волны вздымались гребнями, сверкала молния.
– Господи, если я выживу, то убью свою мать, – поклялся мальчик, вычерпывая пригоршнями воду со дна.
Высокая волна подхватила и перевернула утлое суденышко.
Антонио приготовился к худшему, но вдруг ноги его коснулись земли. Он долго брел по отмели к берегу, а догоняющие волны опрокидывали мальчика, норовя унести обратно в море.
Он шел, пока не упал.
Монахи обнаружили отрока лежащим без сознания в песке, они приютили его, дали горячего вина и хлеба. Он без утайки рассказал о причине бегства настоятелю, но о клятве, которую обязан был выполнить, умолчал.
– Расскажи снова про мать, – надрывались от хохота монастырские братья, кривляясь и двигая бедрами, пока новый послушник, скрывая слезы под одеялом, клялся то ли Всевышнему, то ли Сатане:
– Я отправлю на костер свою мать. Я верну ее себе. Я выжгу заразу из сердца.
Прочь, дурные воспоминания!
Пора подумать о настоящем. Только оно способно изменить будущее. Конец приближается. Медленно и неизбежно.
Конец всего.
Братья Доминика удивлялись неистовому смирению молодого послушника. Издевки старших послушников подросток гасил беспощадными постами и самоистязанием.
Игумен докладывал главному настоятелю