Одного из них, того, кто возился с конструктором, звали Славой.
– Это наш Колумб Запредельности, – дал ему краткую, но ёмкую характеристику Гриша. – Каждую ночь он уносится в один из антимиров и ведёт научные беседы с его обитателями.
– Я предпочитаю называться просто Славой, – с улыбкой пожал мою протянутую руку парень. – К чему все эти громкие титулы? Они актуальны лишь здесь, в этом ущербном и потерянном мире.
– Ты считаешь его ущербным? – переспросил с удовольствием я. – Так приятно это слышать. Так приятно знать, что кто-то думает так же, как я.
– Если б я так не думал, меня бы не упрятали сюда, – грустно объяснил Слава.
– Славик в отличие от нас, мясокостных, – объяснил Гриша некоторые интересные особенности атомного строения Колумба, – состоит из чистой энергии. Ему вовсе не требуется носить волшебный головной убор, чтобы становиться невидимым.
Фраза про головной убор была, судя по всему, шуткой, потому что Глава Церкви и другой пацан, забавлявшийся с книжкой – я наконец-то рассмотрел, что это была книга рассказов Виталия Бианки – коротко хохотнули. Слава поморщился.
– Помолчал бы уж, богопротивный поп, – бросил он усталый и неколкий упрёк Григорию. – Володя человек здесь новый, ему надо привыкнуть к нашим причудам.
– Вовка разрушил Чернобыльскую электростанцию, – объяснил ему Гриша. – Уж надо думать, он кое-что понимает в сакральных знаниях и может отличить клоуна от балерины…
Посчитав знакомство с Человеком-невидимкой законченным, я сделал шаг в сторону, но Слава приподнялся вдруг с кровати и с пытливо-требовательным выражением схватил меня за руку.
– Ты ощущаешь то же самое, что и я? – проницательно, потерянно и почти испуганно заглянул он в мои глаза. – Ты видишь то же самое?
– Нет, не думаю, – поспешил ответить я. Ответ получился скоропостижный, словно отговорка, но неправдой он не был. Я действительно не думал, что могу видеть и чувствовать то же, что и он. – Я прикован к мясу, и это тяготит меня. Я всего лишь учусь находить лазейки в его структуре.
Мой ответ понравился Колумбу. Он успокоился, просветлел и несколько извиняющимся тоном произнёс:
– Просто очень тяжело, почти невозможно будет однажды понять, что я не уникален.
– Ты уникален, – твёрдо заверил я его.
Третьего пацана звали Игорем. Он оказался Величайшим Писателем Всех Времён и Народов. Как объяснили мне мои новые друзья, он являлся