Федор прошел, осторожно уселся на диван и осмотрелся. Действительно, не комильфо. Беспорядок у Ивана в гостиной стоял страшный. Не беспорядок, а разгром: раскатившиеся по углам пустые бутылки, перевернутые стулья и диванные подушки на полу, а довершали картину оторванная штора и захватанные стаканы на журнальном столике.
Иван прибежал из кухни с пластиковым мешком, заметался, собирая бутылки. Потом прибежал снова, сгреб грязные стаканы; смерил взглядом оторванную штору, подумал и махнул рукой. Федор подобрал с пола подушки.
По квартире распространился волшебный запах кофе. Иван прибежал в третий раз, уже одетый, в джинсах и растянутой неопределенной расцветки футболке, с кофейником. Определил кофейник на журнальный столик и крикнул:
– Федя, доставай чашки из серванта, парадный сервиз! У нас гости! – И снова убежал.
Появился с подносом бутербродов, плюхнулся рядом с Федором. – Все! Давай по кофейку!
Федор разлил кофе. Иван потянул носом, зажмурился и застонал от наслаждения.
Они пили кофе; Ивана повело на философское осмысление бытия и поговорить «за жизнь».
– И чего мы мечемся, как чумные? – вопросил он, глядя в потолок. – Чего надо-то? Творчество, кофе, друзья! Тяпнуть иногда и поговорить о превратностях бытия!
Федор вспомнил, что примерно так же любит говорить капитан Астахов, и усмехнулся.
– Ты как, Федя? Не женился? Редеют ряды, вон Павлика вчера пропили и проводили… – Иван закручинился.
– Пока нет. А что, невеста не нравится?
– Да нет, невеста как невеста, ничего, я в принципе с общечеловеческих позиций. Понимаешь, Федя, Павлик – режиссер, художник, а художник должен быть один, это я тебе точно говорю. Я пробовал несколько раз, погорел. Творческая личность должна быть свободной, понял? А визги, пригоревшая вонь, дурные претензии, шмон по карманам и в мобиле… Нет уж, увольте! Художник заряжается от улицы, шалмана, случайной встречи, ночного трепа… Неважно, ты его давно знаешь или только что встретил, и он бомж, но с тобой на одной волне, понимаешь? Даже махаловка! Обнажается твоя суть, вся цивилизация соскакивает как короста, и ты предстаешь в чистом виде, как природа тебя вылупила миллион лет назад, и неважно, кто ты – обезьяна или уже хомо сапиенс прямоходящий!
Иван вскочил и стоял перед Федором, говорил бурно, даже кричал и размахивал руками – видимо, наболело.
– Ни боли, ни мыслей, одна страсть – достать суку! Вцепиться в горло! Это же… до разрыва сердца, понимаешь? И вот, идешь ты домой после… после… даже обезьянник в ментовке! Там такие персонажи! Не поверишь! Бывал?
– Не довелось, – сказал Федор.
– Для художника очень важно. И там вдруг ты видишь свою новую тему, вылупляется в голове – «Человек со дна», «Ночная улица»… даже «Драка»! И такие исступленные рожи! Или вот еще, «Свалка»! Вдохновение, блин! Поэзия! Отжившие предметы, выброшенные и выпотрошенные! Не нужные, понимаешь?