– Ты совсем меня не любишь, – выдвинула последний аргумент мать.
– Не люблю, – легко согласился Стенли.
– Ты… ты… – Она в ярости бросила платочек, вскочила и выбежала из комнаты.
Стенли только головой покачал, слушая, как она вопит в коридоре, призывая горничную. В особняке Гилленхоллов прислуга долго не задерживалась – далеко не у всех хватит нервов терпеть выходки Кэролайн изо дня в день. Это уже не эксцентрика, а черт знает что. К счастью, сам Стенли давно обзавелся иммунитетом на матушку и научился язвить ей так, что она надолго оставляла его в покое.
Насвистывая, Стенли подхватил рюкзак, огляделся, проверяя, не забыл ли чего, и вышел из комнаты. Спускаясь по широченной лестнице в холл, он услышал очередной призывный крик матери и поднял голову: Кэролайн стояла, вцепившись в перила балкона, и сверлила непокорного сына уничтожающим взглядом.
– Ты не посмеешь уехать! Не посмеешь! – воскликнула она.
– Мама, перестань вопить, как самка павиана в брачный период. – Стенли понятия не имел, как вопит самка павиана, но не сомневался, что на голос Монтсеррат Кабалье ее крики точно не похожи.
– Ты мне хамишь! – отчеканила Кэролайн.
– Да, мама, я тебе хамлю. Ты только что сделала это потрясающее открытие? – Стенли поморщился. Теперь он наверняка опоздает, и его друзья будут беззлобно подшучивать насчет аристократической безалаберности. – Прости, я опаздываю. Увидимся недельки через две или три. Я пришлю тебе открытку из Лиссабона, если мы туда зайдем. А если не зайдем, извини.
Не обращая более внимания на нарочито громкие стенания Кэролайн, Стенли благополучно покинул особняк.
Серые стены, по которым струится слизь. На самом деле ее нет: коснешься рукой – и сухой, как кожа ящерицы, камень начнет пить тебя, пока не останется одна оболочка, смотрящая на мир пустыми расширенными глазами. Ты идешь по коридору, касаясь разведенными в стороны руками стен – зачем, и сам не понимаешь. Как будто тебя сейчас соберутся прибивать к кресту.
Но крест тут ни при чем, и о христианстве здесь даже не слышали. Тут таится нечто неизмеримо более древнее, непостижимое. И не понять, добро оно тебе несет или зло, и почему на тебя из глубины коридора надвигается липкая тьма…
Навин открыл глаза – сразу, будто и не спал, как всегда после сна-видения. Пережитое казалось реальным, а значит, таким и было. Навин давно выяснил, что связь между сном и реальностью гораздо более глубока, чем привыкли полагать обыватели, а грань – гораздо более тонка.
Он встал, сделал несколько упражнений, разминая затекшие мышцы. Сон длился не дольше нескольких минут, но, как всегда после таких видений, тело деревенело, будто от долгого лежания в неподвижности. Еще очень хотелось пить, и Навин, открыв маленький холодильник, достал бутылку виноградного сока и сделал несколько глотков прямо