Жизнь шла своим чередом. В шестидесятые годы на редакционных собраниях я клеймил «литературного тунеядца» Иосифа Бродского, и критиковал «извечную лагерную тему» Александра Солженицына. В семидесятые писал разгромные фельетоны об «идеологически неблагонадёжных» поэтах Анне Ахматовой и Борисе Пастернаке. В восьмидесятые годы кропал восторженные статьи прославляющие курс на «перестройку и гласность», объявленный Генеральным секретарём ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Во времена правления первого президента России, я никого не клеймил и ничего не прославлял, так как вышел на пенсию. Строчил книги и писал сценарии к фильмам об «извергах в НКВД». Жил в согласии с самим собой, а тут является человек и приносит дневники моего родного отца, который во времена репрессий служил в том самом «кровавом ведомстве», о котором я рассказывал в своих книгах. Вторую ночь я провожу за чтением этих тетрадей, и впервые в жизни пытаюсь понять: что же происходило в те годы?
***
Дневник Прохора Андреевича Балакирева.
7 января 1931 года.
Вот и пришло Рождество. Правда, в Москве не слышно малинового звона колоколов как в «старорежимное время». В 1929 году на XVI партийной конференции ВКП (б) приняли решение отменить церковные праздники. Рождество объявили обычным рабочим днём. В прошлом году в этот день в Москве были закрыты все рестораны. У нас в ОГПУ на следующее утро, начальство принюхивалось к сотрудникам: если пахнет перегаром, значит, отмечал «старорежимный праздник», тут же следовали оргвыводы.
Украшение новогодних ёлок назвали «поповскими завлекалочками» и запретили. Москва в этот день была, как всегда суетлива и озабочена, но рождественский дух витал в воздухе, это сказывалось на настроении людей. Как в старину, прохожие не поздравляют друг друга с Рождеством Христовым. Но улыбались встречному, словно всех объединяла тайна, именуемая Рождество. Даже в вагонах трамвая, где москвичи в полной мере проявляют свой склочный характер, в этот день не слышно ругани.
В пять часов вечера мне позвонил начальник Орграспредотдела ЦК ВКП (б) Николай Ежов и велел срочно прибыть к нему. Я отправился в Кремль.
– Павел Петрович Буланов рассказывал мне, как ты успешно выявляешь чуждый элемент в ОГПУ, – Ежов встал, налил воды из графина в стакан. – Это хорошо, но на тебя возложена задача по защите честного имени товарища Сталина.
– Мне не удалось разыскать в архивах документы, указывающие на то, что Иосиф Виссарионович являлся агентом Охранки, – я смотрел, как Ежов жадно пьёт воду.
– Напиши об этом рапорт на имя народного комиссара Рабоче-крестьянской инспекции Яна Эрнестовича Рудзутака, – Ежов подал мне лист бумаги. Он кивнул на стол для совещаний: – Садись.
Я быстро написал рапорт.
– Хорошо, – кивнул Ежов, прочитав его. Он вернул мне бумагу: – Отнеси заведующему Секретным отделом ЦК ВКП (б) Поскрёбышеву Александру Николаевичу.
Я отправился в кабинет, который ранее занимал Иван Павлович Товстуха. Именно он в декабре 1929 года вытащил меня из внутренней тюрьмы ОГПУ, и отвёз в кабинет Сталина. С тех пор Иван Павлович являлся моим неофициальным куратором. Летом 1930 года Товстуха назначен директором института Маркса – Энгельса – Ленина, а его кабинет в Сенатском дворце занял Поскрёбышев.
– Прохор Андреевич вам придётся посидеть у меня взаперти часа полтора, – Поскрёбышев положил мой рапорт в папку. Он достал из шкафа стопку журналов «Октябрь»: – Почитайте пока роман писателя Михаила Шолохова «Тихий Дон». Потрясающая вещь!
Александр Николаевич закрыл меня в своём кабинете и удалился. Около восьми часов вечера я был выпущен из заточения. Коридоры Сенатского дворца опустели, я отправился в кабинет Сталина.
– Проходи Прохор, садись, – Иосиф Виссарионович указал на стол для совещаний. На нём стояли тарелки с бутербродами и винные бутылки: – Хоть мы большевики не верим в Бога, и празднование Рождества отвергаем, однако воспоминания детства не прогонишь прочь.
Иосиф Виссарионович разлил вино по фужерам.
– Когда мне было десять лет, я учился в Духовном училище. На Рождество мама связала мне шарф. Шерсть была выкрашена в ярко красный цвет. Шарф стал предметом зависти моих однокашников, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. Он вздохнул: – Это был единственный в моей жизни подарок на Рождество.
– А мне в четыре года на Рождество отец подарил деревянную лошадку. Говорил, раз я казак, мне без лошади никак нельзя, – вдруг вспомнилось мне.
– Выпьем за наших родителей, – предложил Сталин. Он указал на тарелку: – Ты вероятно голоден, ешь бутерброды. Вчера был запущен