как будто он лишь струйка дыма,
как будто никогда не жил.
Он хочет крикнуть свое имя.
Не получается. Забыл.
* * *
Вот я, весь, в тусклом помещении с низкими потолками, среди потертых каких-то фигур, теснюсь с ними к стойке, шапка в руке, а подойти не могу. Да нет же, никто не отталкивает, те, что в очереди, обращены ко мне тылом, так что вижу лишь спины. В тужурках и пальтецах, фигуры напирают на прилавок, от возбуждения негромко сопят, но не скандалят, не задираются. Похоже, просто не замечают меня.
Другого объяснения я не нахожу. Когда в очередной раз пытаюсь вклиниться в строй, чтобы, так сказать, в общем порядке предстать наконец перед раздатчиком, посетители с хмурой оглядкой сдвигаются и плотнее заполняют брешь, и я опять оказываюсь за их спинами. Случалось, что я все-таки вдавливался в плотную шеренгу, даже открывал пересохший свой рот для произнесения нужных просительных слов, но буфетчик всякий раз неизменно отвращал от меня лицо свое и отдавал полную кружку другому.
Со стороны может показаться, будто я лезу нахрапом, без очереди, а буфетчик потому и не желает иметь со мной дела, что приучает к порядку, к соблюдению прав. Да, именно так оно может выглядеть. На самом же деле я уже не раз и не два пристраивался в самый конец, это могут и подтвердить, хотя вряд ли найдутся тут желающие кому-то что-то доказывать. И мне ли не знать, что среди жаждущих мужчин не только неловко, но и небезопасно лезть напролом, особенно людям с мелкой комплекцией. Нет, я не беру на себя лишнего и вовсе не прочь постоять. К тому же и очередь-то так себе, человек десять-двенадцать, не больше. И поскольку кроме питья и какой-то сушеной рыбешки, которую никто даже и не думает брать, за прилавком ничего нет, подвигаются довольно быстро. Но что мне с того? Всякий раз, когда я приближаюсь к распорядителю, он отводит глаза куда-то в сторону или, еще нелепее, смотрит сквозь меня, будто я стеклянный, и я опять отхожу ни с чем. Переждав какое-то время, попытавшись еще раз-другой, всякий раз безуспешно, я опять пристраиваюсь в хвост очереди.
Готов признать, что тут отчасти я и сам виноват. Прилипла как-то вдруг ни с того ни с сего манера говорить без голоса, передвигаться столбом вкопанным, смотреть без всякого выражения, а то и закрытыми глазами. Хотя, с другой стороны, надо понимать, что совсем не такое здесь место, чтобы показывать характер или качать права. Пришел – так терпи. Сам ощущаю и от других слышал: спускаешься сюда, переступаешь порог – и весь состав твой меняется, силы оставляют, становишься сам не свой, чужой, самому себе непривычный. Конечно, вот эти, отпетые, получают положенное, но что это за «положенное» – всего лишь кружка питья, да и питья-то, похоже, самого дрянного, судя по кислому цвету, а на большее никто не претендует и не надеется. Я даже не уверен, что, несмотря на духоту и жар, стал бы пить эту муть, достанься она мне, а не вылил бы ее куда-нибудь незаметно в угол. Да и пиво ли это на самом деле – никто толком не знает. Но все стоят и ждут, разинув рот на распорядителя. И вот что я сообразил и хочу объявить всем: пока мы тут стоим, жизнь поминутно убегает от нас, поминутно возвращается,