От её слов мне стало не по себе. Но бабушка была стара, и с возрастом всё чаще несла несусветную чушь.
Вот только беспокойство не оставляло меня до самого вечера.
На ужин Джон подал нам овощной суп и хлеб с тмином. Я ела молча, разглядывая отблески света на поверхности супа. Бабушка не спешила нарушать тишину – она будто прислушивалась к дому. Или к саду за окном.
– Знаешь, – сказала она вдруг, – когда мне было столько, сколько тебе, я тоже приехала сюда одна. И думала, что всё будет по-моему. Как же я тогда ошибалась.
– Ты родилась здесь? – спросила я.
Она покачала головой.
– Нет. Я прибыла сюда по зову. А потом решила остаться. Остаться – это ведь тоже выбор.
Она отломила кусок хлеба и поднесла ко рту, но не съела. Просто держала в руках.
– Здесь ничего не умирает окончательно, Шарлотта. Даже время. Оно путается в корнях, обвивает стены и подслушивает наши разговоры.
Я поёжилась.
– Это поэтично. Или пугающе. Не знаю.
– Это правда, – просто ответила она.
На стене тикали часы. Механизм в них заедал, и стрелка каждую минуту дергалась, как будто сомневалась в своём праве идти дальше.
– Если вдруг услышишь имя, шепчущие листья или запах яблочного цвета ночью – не зови. И не отвечай, – бабушка смотрела прямо на меня, её глаза стали тёмными, почти бездонными. – Есть сущности, что живут между сном и явью. Они не злы. Но они дикие. И если ты станешь для них интересной… они найдут путь.
– Это просто сказки, – попыталась я улыбнуться. Это она мне уже рассказывала много лет назад.
– В этом доме ничего не бывает просто. Ты поймёшь.
Она замолчала и, наконец, съела хлеб. Вся сцена, весь вечер – казалось, он был не для еды, а для чего-то другого. Как будто мы соблюдали старый ритуал. Суп был не просто супом. А слова – не просто словами.
Позже, отмывая тарелки, я услышала, как она напевала себе под нос. Мелодия была простая, тянущаяся – как корень, как лоза. Я никогда не слышала её раньше, но почему-то знала, что это колыбельная.
И почему-то захотелось плакать.
Всю ночь я не могла уснуть. Стоило закрыть глаза, как мне казалось, что кто-то чужой стоит у моей постели и пристально смотрит. В оконных щелях свистел ветер. Казалось, кто-то тихо напевал за окном. Когда я выглянула – сад был тёмным, но словно живым. Ветви не качались.
Утро встретило меня гулом со двора и собачьим лаем. Не помню, чтобы в поместье когда-либо водились собаки. Может, чей-то чужой пес забежал к нам?
Наскоро натянув на себя рубашку и бежево-зеленый сарафан в мелкую клетку, я подвязала волосы в хвост и вышла в кухню.
– Джон? – позвала я, но никто не откликнулся. На улице продолжала заливаться лаем собака.
Ни бабушки, ни дворецкого в доме не обнаружилось. Я вышла на улицу в надежде, что они просто совершают утренний променад.
– Джон? К нам забежала собака, Джон! Её нужно увести!
Но мне никто не ответил. Лай тем временем отдалялся – собака убегала. Оставлять