Татьяна Толстая
В повести [«Ноль»] представлена последовательная система воззрений, она выражена сильно и ясно, она актуальна, и спор с нею или по поводу нее был бы плодотворен: дело касается современного «массового общества», в той или иной форме вовлекающего индивида и в той или иной форме предлагающего ему взаимодействие с абсолютными нравственными истинами. Ответы надо искать, так или иначе.
Лев Аннинский
На меня пахнуло состоянием, которое я не совсем понимал. Хотя знал, что оно есть. Читал – в первой прозе Давыдова, под названием «Ноль». Читал у Битова в «Пушкинском доме» про нулевого Одоевцева. Читал и отмахивался: не мое, не любят они ничего.
Григорий Померанц
Сознаю, что бессилен понять многое, пожалуй, все в целом. Непостижимо для меня это многоцветное, многоОбразное, «спокойно апокалиптическое» повествование — беседа автора с самим собой, вернее, разговаривающего Я со слушающим, воображаемым Я-Ты. Однако явственна для меня и ощутима неподдельная сила таланта – сила слова, творящего образы, возбуждающего мысль. Могу только предполагать, что это и есть язык новых поколений, нового века и нового тысячелетия.
Лев Копелев
Трилогия написана очень давно, в смутную, тяжкую, истинно «нулевую» эпоху, когда, однако, исподволь вызревало новое сознание. Кстати, писалась она при четырех российских правителях. По прошествии стольких лет я уже не воспринимаю этот прямой репортаж из безвременья как собственное творчество. Автор поставил цель – отыскать в окружающем вакууме какие-либо нравственные ориентиры и хотя бы подобье структуры. Каждый из трех текстов – поток мысли в самом минимальном беллетристическом оформлении. Первый из них – как бы монолог революционного провокатора начала прошлого века. Второй – монолог уже на два голоса: чистого и объективированного субъектов, авторского Я и его alter ego. Третий монолог, где субъект письма и мышления почти неразделен с личностью автора, обращен к уснувшему ребенку. Повесть «Сто дней» была напечатана в сборнике «Весть», первом из отечественных изданий, опубликовавшем полностью знаменитую поэму Ерофеева «Москва-Петушки». Трилогию целиком я собрался опубликовать только теперь, когда попытка описать и тем самым изжить безвременье представляется вновь актуальной. Я не стыжусь своей ранней прозы, скорее, горжусь ею, – сейчас я, возможно б, и не отважился на столь полное игнорирование литературных правил, привычек и догм своего времени. Потому я и одолел соблазн переписать трилогию уже нынешней рукой.
Александр Давыдов
Посвящается моему сыну Сергею и внуку Филиппу,
их младенчеству
… На деле же каждый шаг мысли служит
лишь усилию содействовать тому, чтобы человек,
мысля, вступил на путь своего существа.
Хайдеггер
НОЛЬ
…тут-то меня и заключили в тюрьму. Не уверен даже, что это наказание. Может быть, и забота, если я правильно понял подмигивание здешнего стража. Перед этими я уж точно безгрешен. Разве что перед глубинным их нутром, которое, казалось бы, юриспруденции непричастно. Но стали бы они как раз во время сверх определенности отстаивать принцип неуловимо абстрактный? А может, как раз и стали.
Вот для других «этих» я безусловно предатель, равно, как и для других «тех». И кто-нибудь из них меня, наверняка, прикончит, и стены не спасут. Пускай бы лучше «эти» – на площади, под барабанный бой. Тогда, возможно, «те» меня не ошельмуют. А ведь даже при всей своей глупости – и именно при глупости – могли бы понять, что здесь возможно «или – или». Для всех оно у них существует, а для меня почему-то нет. Это тем более странно, что времена сейчас и надолго – определенные, даже куда еще определенней – двухцветные. Но дело в том, что для определенности я погиб. Разве что временная даль размажет, сотрет границы между белым и черным. Но, скорее, оправдание наступит в будущем ноле, несмотря на то, что нулевые эпохи не то, что отталкиваются друг от друга, – нет, даже взаимно перетекают, – но как бы друг друга не сознают, не желают знать.
И «те», и «эти», именно, как порожденные нолем, тем упорнее держатся за «черное – белое», собственно, за «до» и «после». И только я один остался верен нолю, который – аннигиляция белого и черного. Для них, соответственно, предатель. А предатели-то они, – я их так не называю хотя бы из нулевой добросовестности. Сейчас я снова угодил в ноль, пусть и не всеобщий, а индивидуальный. И это хорошо, даже справедливо. Ноль – для меня, единственно ему верного. Там я начался, там и тихо закончусь. И так всех обману – ни барабанного боя не будет, ни вешалки.
Здесь-то почти полный ноль – одни голые стены. Даже топчан приносят только на ночь, и стола нет. Зато мне дали перо и бумагу, хотя я об этом совсем не просил. Тогда надо бы потребовать и стол. Если только он не обеденный,