В такие дни я тоже задерживаюсь в школе, чтобы смотреть на Стаса через решётки в раздевалке. Я намеренно так долго одеваюсь, что Алёна злится и уходит без меня.
Сегодня я собиралась поступить точно так же, подслушав, как Стас сказал кому-то по телефону: «Ладно, посижу подожду». После биологии наш не самый дружный класс повалил из кабинета в раздевалку. На лестнице ко мне приклеилась Алёна, но я едва разбирала, что она говорит. Рядом со мной, плечом к плечу шёл Стас. Моё сердце билось так сильно, что казалось его видно через блузку. К сожалению, лестница закончилась, и плечо Стаса потерялось в толпе. Я направилась к своей вешалке, собираясь долго копаться в мешке со сменкой, как будто было так сложно вытащить ботинки и переобуться. Я видела, как Стас взял своё шерстяное пальто, пакет и направился в вестибюль.
– Не, жду водителя, – услышала я его голос.
– Тебя подвезти? – вкрадчивый голосочек Миланы.
– Да не, мне не долго ждать.
– Ну, смотри сам! – Я увидела, как Милана коснулась его руки.
Чего скрывать, она меня жутко раздражала, хотя она никогда меня и не притесняла. Порой доставалось Ленке Сидоровой, но она просто магнит для издёвок! Тут ничего нельзя было поделать, и проблема была не в Милане. Я Милану терпеть не могла из-за того, что она вечно вилась вокруг Стаса. Такое может заметить только девушка, которая наблюдает за объектом симпатии со стороны. Куда бы Стас ни шёл, Милана всегда была где-нибудь поблизости, и он был с ней так мил!
Я наблюдала за их прощанием, крепко сжимая полиэтиленовый пакет со сменкой, пытаясь понять, как отреагировал Стас на то, что Милана погладила его по руке. Вроде бы никак. Ладно. Я глянула на Алёну, она уже была в сапогах, завязала шарф и натянула шапку. Снимая с крючка свою пёструю куртку, она недовольно посмотрела на меня и буркнула:
– Чего не собираешься?
– Собираюсь! – тут же ответила я, медленно вынимая из пакета ботинок.
– О, плиз! – Алёна закатила глаза, – Я знаю, что ты специально.
Я не успела ничего придумать, как Алёна уже подошла ко мне вплотную и понизив голос сказала:
– Ты следишь за Оболенским.
– Ты совсем того? – мои щёки загорелись огнём, и я громко усмехнулась.
– Ржи, сколько угодно, но я не слепая. В один день ты одеваешься, как нормальный человек, а в другой – уже «ох, я такая вся медлительная!», Алёна принялась изображать меня, как манерную актриску.
Мне стало ужасно стыдно, но я не подала виду.
– Так, хватит уже. Причём тут вообще Оболенский?
– Ты пялишься на него! – взвизгнула Алёна, и моё сердце ушло в пятки.
Я боязливо оглянулась и упёрлась глазами в Машу Сакирскую – отчаянно влюблённую в Фельдштайна (что она только в нём нашла). Она стояла поодаль, но всё слышала, я точно знала. Сакирская везде была как жучок, как подкинутый диктофон; она фиксировала всё, что слышала, и распространяла это со скоростью света. В первую очередь она доносит всё Милане, а та своим миленьким, сладеньким голосочком поёт это в уши мальчикам.
– Ну ты и дура! – прошипела я, – Что ты несёшь? Ты видишь, что Сакирская стоит?
И Алёна, действительно как полная дура, развернулась всем телом и в упор уставилась на Сакирскую. От такого внимания Маша растерялась.
– Чего смотрите? – недовольно прогнусавила Сакирская, явно пытаясь придать тону равнодушия, но было видно, что она переполнена эмоциями полученной сплетни.
– А тебе чего тут надо? Милана твоя уже ушла! – рявкнула Алёна.
– Да так, ничего, – Сакирская хитро скосила глаза и неспешно удалилась от нас в направлении к лестнице.
Я знала, что ей там нечего делать; уроки уже закончились, все разошлись, а Машка не из тех, кто выслеживает учителей после занятий, чтобы переписать какую-то работу или договориться о том, чтобы исправить оценку. Она точно пошла докладывать Милане, что только что слышала. Я разозлилась на Алёну, предчувствуя горький вкус позора.
– Ну вот и зачем ты это устроила? Ты довольна?
– Да а что я сделала? – Алёна вылупила на меня свои бледно-зелёные глаза, криво обведённые чёрным карандашом, – Сама виновата! Пошли бы уже давно как люди домой!
Я отмахнулась. Не было смысла разъяснять Дмитриевой, в чём она неправа. Она бывала порой такой непробиваемой, когда