Раздумья о неминуемой славе прервал резкий дверной звонок. Лев Натаныч даже подскочил от неожиданности. Днем то никто не смел нарушить его покой, а что бы вот так поздно вечером?
– Кто там? – негромко спросил он, держа в руке приготовленную для самообороны теннисную ракетку.
– Это Агния Мехтиевна, – раздался голос старшей по дому.
– Какого лешего? Вы на время смотрели?
– Одиннадцати нет, имею право по неотложному делу побеспокоить, -отозвалась она. -Впустите меня.
Лев Натаныч заправил выбившуюся рубаху под ремень, застегнул верхнюю пуговицу под воротничком и пригладив непослушные вихры, щелкнул дверным замком.
Домоуправша сделала попытку войти, но композитор преградив проход, грозно сдвинул брови, -Зачем пожаловали?
– Петицию нужно подписать.
– Я не участвую ни в каких собраниях, митингах и…
– Да какие митинги? Совсем рехнулись? Это всего лишь коллективное прошение на выселение бомжихи из под вашего балкона. Развели тут бюрократию, участковый пальцем не пошевелит, пока подписи с жильцов не соберешь. Уже весь подъезд подписался, один вы остались.
Лев Натаныч, не читая подмахнул петицию и с грохотом захлопнул перед носом домоуправши дверь.
– От малахольный! – выкрикнула она, -Для него же стараются, а он чуть башку не отшиб. Вот не зря говорят, что композиторы, поэты, да художники не от мира сего. И наш туда же…
Когда вопли за дверью затихли, Лев Натаныч еще долго маршировал по своим законным двенадцати квадратам, вслух изрыгая проклятия, -Ну что за народ? Ни днем, ни ночью от них покоя нет, то эта общественница, то дворничиха, то… Досказать свою мысль он не успел, тихие мелодичные звуки на мгновение парализовали его, но быстро справившись с замешательством, он бросился к роялю, чтобы повторить принесенный вечерним ветром мотив. Еле уловимый бархатный сопрано бередил душу, заставлял трепетать сердце, а струившиеся по лбу и вискам крупные капли пота, дождем оседали на клавишах. Он представлял себя гуляющим по берегу пруда, на зеркальной глади которого распускались кувшинки, а в склоненных над водой ветвях ив заливались соловьи. Хотелось воспарить над этим ничтожным, бренным миром и раскинув руки, плыть среди белых, как снег облаков… Как вдруг сопрано превратился в режущий слух фальцет, а умиротворение и покой исчезли, как мираж.
– Убирайся! Убирайся отсюда немедленно, побирушка! – голос старшей по дому невозможно