Щетинин сидел, откинувшись в кресле, что скрипело при каждом движении. Его угловатое лицо, с резкими скулами и седеющей щетиной, казалось вырезанным из старого дуба. Глаза, усталые, с тёмными мешками, скользили по строчкам «Петербургского листка» – раздел происшествий, где город лил кровь и слёзы. Пьяный дебош на Сенной, кража в Гостином, утопленник в Фонтанке. Ничего нового. Он затянулся папиросой, дым лениво пополз к потолку, смешиваясь с затхлым воздухом. Отложив газету в стопку прочитанных, Щетинин хмыкнул:
– Куда катимся, родной град? В болота или прямиком в ад?
Пальцы, пожелтевшие от табака, постукивали по краю стола, выбивая ритм безнадёжности. Он потянулся к ящику, вытащил блокнот, оторвал лист, написал дату и бросил его поверх макулатуры. Сгрёб газеты, перевязал их бумажной верёвкой, бормоча:
– Ну всё, судари мои, вы наказаны. Ничего интересного не сообщили, – настроение у Щетинина было отличное. – В угол.
Стук в дверь – резкий, но неуверенный – разорвал тишину. Щетинин поднял взгляд от стопки и хрипло бросил:
– Заходите, открыто.
Дверь приоткрылась, впуская сквозняк и женщину. Она замерла в проёме, словно боялась переступить порог. Александра – так она потом представилась – была худощавой, лет тридцати, с лицом, где усталость вырезала тонкие морщины у глаз. Её тёмные волосы, туго стянутые в пучок, блестели от сырости, а серое пальто, аккуратное, но выцветшее, висело на ней, как чужое. Глаза, серые, как петербургское небо, смотрели настороженно, но с затаённой решимостью. Она сжимала потёртую сумочку, пальцы в тонких перчатках дрожали, выдавая нервы. Дешёвые духи – цветочные, с горькой нотой – смешались с запахом мокрой шерсти. Женщина шагнула вперёд, но садиться не спешила, будто контора была ловушкой.
– Вы сыщик? Щетинин? – голос её был низким, с лёгкой хрипотцой, но твёрдым, словно она репетировала слова.
Щетинин знал таких женщин. Те, кто говорит хрипло, как будто только что спорили с жизнью. Те, кто боится прослыть слабой и потому держится прямее, чем требуют обстоятельства. Он отметил себе: будет молчать – не значит, что не знает.
– Он самый, – Щетинин кивнул на стул, гася папиросу. – Садитесь, барышня. Выкладывайте.
Она помедлила, но всё же опустилась на край стула, спина прямая, как у гимназистки перед строгим учителем. Сумочка легла на колени, пальцы стиснули её, будто якорь. Щетинин скользнул взглядом по её лицу – тонкие губы, сжатые в линию, выдавали сдерживаемый гнев. Он ждал, крутя в пальцах спичку, пока она соберётся с духом.
– Меня зовут Александра, – начала она, глядя куда-то в угол. – Моя сестра… пропала. Акулина Соколова. Её все звали Кулей. Неделю её нет, и я… – она осеклась, сглотнула. – Я не знаю, где она.
Щетинин кивнул, придвинул блокнот поближе к себе, карандаш заскрипел по бумаге: «Акулина Соколова, или Куля». Щетинин глянул на запись и подчеркнул для надежности.
– Когда вы её видели в последний раз?
Александра чуть повела плечами, будто стряхивая тяжесть вопроса.
– Неделю назад. Мы живём вместе. Точнее, я снимаю комнату, а она… приходит иногда переночевать. – Её губы дёрнулись в горькой усмешке. – Не всегда, конечно. Бывало, пропадала на день-два, но всегда возвращалась. А теперь – неделя. Ничего.
Щетинин постучал карандашом по блокноту, глаза прищурились.
– Как она вела себя в последние дни? Странности были?
– Странности? – Александра хмыкнула, в голосе мелькнула злость. – Да она вела себя, как всегда. Без царя в голове она. Вечно с мужчинами крутилась, гуляла, смеялась, будто… Ой, не хочу говорить. Никаких забот, только платья, танцы да мужчины.
Он записал пару слов, не отрывая взгляда от её лица.
– Долги у неё были? Или, может, она у кого занимала?
– Долги? – Она покачала головой, но в глазах мелькнула тень сомнения. – Не думаю. Хотя с её поведением… всякое могло быть. Но денег у неё не водилось. Сама не зарабатывала – жила под чьей-то опекой, чаще добровольной. У неё занимать нечего, да и сама она – не из тех, кто одалживает.
– Может быть она у кого-то занимала?
– Могла, конечно. Но она тоже занимать не любит. Говорила: “Берешь чужие деньги на время,