– Неужто и ты тоже церковного гнева боишься? – усмехнулся Ревзин.
– Гнева не боюсь, тем более, что даже в Европе давно еретиков на кострах не жгут, однако же до истины хочу докопаться сам без внешних воздействий и давлений.
Ревзин обеспокоено втянул воздух.
– Не чувствуешь? Правда горит что-то!
– Горит и горит, – отмахнулся Соловьев. – Ежели пожар – нам скажут. Чай не костер инквизиции, – засмеялся он. – Скажи лучше, чего тебя в библиотеке-то не видно? Здесь, в Лондоне вроде как и нечем больше заниматься. Погода скучная, люди – такие же, сиди да работай.
– Я, Владимир, живу-то ведь не как ты в меблированных комнатах напротив библиотеки, а на другом конце города, – в голосе Ревзина послышались скорбные нотки. – Дороговизна помещений здесь совсем не по моему карману. Высунешь утром нос на улицу – вроде солнышко глянуло, чаю выпьешь, снова глянешь – небо в минуту тусклое, дождь накрапывает, или того хуже – грязное облако фабричного дыма, от которого все чрезвычайно быстро чернеет, даже крахмальные рубашки надо менять два-три раза в день, грязь на дороге, и никакого желания покидать помещение не наблюдается. А тебе-то не надоело гностиками да Каббалой заниматься? – он чуть отстранился, давая возможность подошедшей девушке забрать пустые тарелки.
Та наклонилась, снова, будто ненароком, коснулась пышной грудью плеча Ревзина, отчего тот замер, подхватила посуду и, повиливая бедрами, уплыла на кухню.
– Скучно, поди? Неужто ничего иное в голову не идет? – продолжил Ревзин, провожая девушку взглядом. – Женщины, к примеру. Женщины – они точно для удовольствия Богом созданы. Вот смотришь – и уже глаз радуется…
– Каббала… гностики… – задумчиво повторил Соловьев, разглядывая что-то на столе.
– Женщины, я говорю, – хмыкнул приятель.
– Каббала, гностики, женщины… Я как раз об этом, – Соловьев вскинул голову. – Ты слыхал, думаю, что человек, – ну, это всегда признавалось, – был изначально андрогинным существом, и потому разумно предположить, что он сохранит это двуполое состояние. В отношении того, как это будет сделано, существовало две точки зрения. Одна школа утверждала, что человеческая душа была разделена на две части – мужскую и женскую – и что человек остается несовершенным созданием до тех пор, пока эти части не воссоединятся через эмоции…
– Любовь, – уточнил Ревзин.
– Любовь, – кивнул Соловьев. – Отсюда –