День за днём (1971—1972)
Ну вот как начать писать про любовь?
Проще всего рассказать, как было дело.
После школы мы все разъехались по разным городам. Такова судьба магаданских дружб в доинтернетовскую эпоху: Бровкин уехал в Нижний, Масленников в Уфу, Земляк в Харьков, мы с братом остались в Магадане; и все понимали, что, возможно, не увидимся никогда. Ну или встретимся лет через десять для портвейна и «а ты помнишь…» (Я тогда портвейн не пил, но всячески участвовал). И письма… но они же – и так редкие – закономерно становятся всё реже.
А про что в письмах писать? Про то, как законспектировал главу из учебника по истории КПСС? Или про то, что повстречал Бзо, а Третьякову с Ночевной давно не видел? А Земляк с Бровкиным вообще никого и видеть не могли в своём Зауралье…
Так что – о фильмах, о книгах.
Я читал Достоевского. Бровкин – Анчарова. Я не знал, кто это (Бровкин про Достоевского знал). Как пересказать чтение? Но я точно понял, что Анчаров – нечто необычное.
А потом была армия, Польша, какой-то слёт солдатских комсомольцев в Свиднице, и там в книжном ларьке я увидел нетолстую зелёную книжку, автором которой значился Анчаров. Не тот ли? Книжку я купил, чем заинтересовал ефрейтора Тазова – водителя из своего экипажа (фамилия, разумеется, была иная). Видимо, его удивил сам жанр – книга. Он открыл первую страницу (ну то есть пятую – как обычно в книгах) и прочитал:
«…В феврале, 13 апреля 1977 года я перестал летать».
– Это – что? – спросил он меня. Я ответить не смог. Тогда Тазов опять вернулся к чтению. В книге был пробел, а через пустую строчку следующее предложение (опять начинающееся с многоточия):
«…Сказочки придумывают от обиды на жизнь. Я реалист».
Он помолчал, посмотрел на меня и прочитал – а он читал вслух —следующее предложение (опять написанное через пустую строку):
«Медсестра мне рассказала:
…Посреди площади нашего городка возник огненный столб, и голос, грому подобный, произнёс: «Идёмте все в консерваторию. Кто колеблется – идти или нет, выбор один – идите вперёд».
– Это – как? – спросил Тазов у меня. Но так как я и на первый вопрос ответить был не в силах, то ефрейтор закрыл книгу, засмеялся, и пошёл жить.
После такой интермедии грех было бы не прочитать всего, что написал Михаил Анчаров. И не потому, что у него февраль в апреле. А потому что Анчаров – редчайший писатель, у которого в книгах живут нормальные люди. Хорошие люди живут у многих. Хорошие, которые умудряются изгадить жизнь себе и ближним; хорошие из серии «я добрый, но добра не сделал никому» («Но я же так желал всем добра!» – а за спиной сцена, залитая кровью, как у Фёдора Иоанновича, или более бытовые обиды окружающих, отторжение детей и бессмыслица следующего