– Прости меня за прямоту, княже, но Глеб твой – не воитель, в отличие от Ростислава, – сказал Гремысл. Теперь он знал всё, что ему надлежало знать, как близкому другу Святослава, и постарался ответить откровенностью на откровенность. – Рассуждать здраво Глеб умеет и даже блистает умными изречениями в беседах с людьми духовными, но с дружиной своей он разговаривать не умеет. А князь должен жить с дружинниками своими душа в душу! Разве не так?
– Так, – согласился с воеводой Святослав.
– К тому же Глеб уж слишком набожен: с молитвой спать ложится, с молитвой утро встречает, – продолжил Гремысл. – Монахов да юродивых Глеб привечает как бояр. Всякие речи свои Глеб молвит, как по Святому Писанию, и поступки свои ладит по нему же. Вместо того чтобы с дружиной совет держать о том, как с Ростиславом совладать, Глебушка к епископу Варфоломею за советом обратился. А епископ, знамо дело, наплёл Глебу «не убий» да «не навреди», вот у того руки-то и опустились.
Пришёл Глеб ко мне и говорит: «Не подниму меч на брата, но уступлю ему стол тмутараканский, ибо не пристало христианину отвечать злом на зло». Я бы и рад был возразить на это, княже, но по лицу Глеба увидел, что не дойдут до него речи мои. Потому и смолчал.
– Ну и зря смолчал! – проворчал Святослав. – Может, твоё слово оказалось бы весомее епископского, потому как от сердца шло!
– Не умею я красно говорить, княже, – отмахнулся Гремысл, – тем паче с твоим разумным сыном. Ты вот сам потолкуй с ним, тогда поймёшь, что с ухватом к нему не подойдёшь и голыми руками его не возьмёшь.
– Чего теперь толковать, – хмуро обронил Святослав, – хороша ложка к обеду.
Долго сидели за столом князь и воевода, пили вино, вспоминали молодость, вновь и вновь заводя разговор о потерянной Тмутаракани. Что поделывает там сейчас Ростислав? Какие замыслы