Конечно же, я был предельно осторожен в лесу и напрягал свой слух так, чтобы в случае сближения с людьми я бы первый обнаружил их. Народ в Беларуси простой и относится к органам власти с доверием и пониманием, поэтому милиция часто получает сигналы от граждан, если кто-то вдруг ведет себя неподобающим образом. Я прекрасно понимал, что приехав сюда из России с металлоискателем и отправившись на места боев по 1944 году, я себя веду совершенно неподобающе. С точки зрения белорусских законов, в Беларуси имеет право копать по войне только 52-й отдельный специализированный поисковый батальон вооруженных сил. Если меня тут кто-нибудь увидит за работой и позвонит «куда следует», то разбирательств не избежать. Самый минимум, на который можно тогда будет рассчитывать, – это потеря металлоискателя. В худшем же случае могут возбудить административное или уголовное дело.
Именно поэтому я старался шифроваться как можно сильнее и выбирать самые глухие места для хождений с прибором.
У такой строгости с раскопками есть и другая сторона – низкая конкуренция или же ее полное отсутствие. Рискуя нарваться на неприятности, я в то же время вступал как бы на территорию заповедника, где не ходят толпы копателей с металлоискателями и не ездят лихие люди на джипах и квадроциклах. Низкая конкуренция, как известно, повышает шансы для первопроходцев и позволяет организовать монополию. Судя по отсутствию раскопов в лесу, я в этом месте немецкой обороны на Проне был как раз в роли монополиста. Этим можно и нужно было пользоваться.
Еще одна опасность, которая тут подстерегала меня, это та самая чернобыльская радиация. Согласно открытым данным, примерно 70% радиоактивных осадков после аварии на ЧАЭС выпало в Беларуси. Уровень загрязнения ее территории даже выше Украины, до 20%