А второй случай был еще страшнее. Из зоны постоянно вывозили вагонетки с раскаленным шлаком. И один заключенный умудрился влезть в эту вагонетку. Видимо, думал незамеченным выехать в ней с территории лагеря. Но потом ее стали заправлять шлаком… Сгорел заживо. Убийства в лагерях тоже были, и довольно часто.
Когда отец в 1942 году был в Нижнем Тагиле, там вообще одно время десять процентов зэков умирали ежедневно, и их тут же новыми заменяли. Десять процентов! С кем-то рядом спишь, просыпаешься – а человека уже нет. Отец сам был как доходяга. Но кто-то устроил его санитарным работником. Это и спасло.
Там были так называемые «мастырщики», которые сами наносили себе какие-то увечья, чтобы не работать. Причем среди них было много женщин. И вот к ним должен был приходить кто-то и заставлять их делать зарядку. Отец рассказывал, как это выглядело. Он входил, они там сидят, заморенные черти. Как же они, говорил, меня ненавидели, какая это для них была смертная мука – руки вверх, ноги врозь! «Опять ты, сволочь, пришел нас мучить?» А он сам пятьдесят кило весил.
В Криволучье, куда я дважды приезжал, вокруг отца всегда были интересные люди. Как правило, осужденные по той же «политической» 58-й статье. Например, Александр Фельдт, главный инженер крупного завода, архитектор Леонов и другие. Остроумия – море, и это в таких условиях! Привезем мы с матерью колбасу какую-нибудь в 1952 году – а они сначала баланду тюремную съедят целиком, а только потом за колбасу берутся. Мать говорит: «Да что вы это едите!» – но они к колбасе не притронутся, пока баланду не дохлебают. Приучились к тому, что даже крошки недоеденной оставлять нельзя.
Футбол их много раз спасал от более страшной доли – каждый из них ведь длительные периоды в заключении тренировал лагерные команды. Николай Петрович, знаю, вообще не был на каких-то тяжелых работах. Тренировал и футбольную команду, и по русскому хоккею. Он был настолько известный человек, что его на лесоповал не посылали. А отец даже возглавлял тульский «Металлург». Я один матч за него сыграл. Мне было пятнадцать или шестнадцать лет. Помню, они меня стилягой называли, у меня волосы были длиннее, чем у остальных.
Как это тренерство стало возможно? Благодаря начальнику строительства Дзюбе отца на какое-то время расконвоировали, даже комнату в Криволучье дали. Но потом, после истории с братом Николаем и Василием Сталиным, режим вновь ужесточили. Какая-то странная была ситуация – вроде нам сказали, что отец может спокойно без охраны ходить, и тут видим – по главной улице Криволучья ведут заключенных и среди прочих отец идет. У всей группы зэков руки – под мышкой у впереди идущего, по бокам – собаки. Чтобы сбежать не могли. Страшноватая картина.
Раз уж зашел про того Дзюбу разговор, скажу и про нынешнего, его однофамильца. Я не считаю его спартаковским игроком. Вот Симонян, Гаврилов были спартаковскими игроками – с тактической жилкой, с пасом. А Дзюба – «столб», требующий постоянного обслуживания