Петр и Прут. Роланд Бульонский

у Льва Виссарионовича и появилась подлинная идея в жизни, идея достойная его таланта и во многом вытекающая из того, что мелкие газетные очерки перестали удовлетворять его творческим масштабам. Хотелось большего, чего-то по-настоящему достойного и монументального, такого, чтобы потомки потом с любовью читали и перечитывали, вдохновенно дискутируя о вторых, третьих и четвертых смыслах, которые великий автор мог вложить в ту или иную фразу. Разумеется, Лев Виссарионович отдавал себе отчет в сложности задачи. Но он ли не готовился, он ли не шлифовал свое мастерство годами ради того, чтобы однажды, после долгих творческих мук выдать свету подлинный бриллиант. Главное, чтобы окружающие сумели сей самоцвет достойно оценить.

      И понял он еще одно, не хочется ему бросать все силы на создание блестящего, но скучного для непосвященных исследования, которое будет пылиться на полках библиотек без надежды когда-либо стать известным в народе. Хотелось чего-то такого, что цепляло бы душу каждого русского человека, наполняло бы ее гордостью, не только за героев книги, но и за скромного (тут Лев Виссарионович слегка приосанился) творца сего сверкающего кристалла. И потому-то решил он не уходить в дебри истории, а напротив, сдвинуться от истории к литературе, объединить сухие факты со своим богатым языком и развитым эстетическим чувством. Впрочем, Лев Виссарионович себе честно признавался, что дело не только в этом, а и в том, что историческая литература ему, как творцу куда интереснее простой истории. Хотя бы потому, что есть куда развернуться, показать свои мысли и идеи, даже те, для которых по тем или иным причинам нет достаточной доказательной базы. Одним словом не собирать информацию по крупицам, дотошно вглядываясь в каждую строку подобно муравьишке мелкому, а парить в поднебесье, будто орел небесный.

      Дело было в общем-то за малым. Выбрать достойную его внимания тему и вгрызться в нее хорошенько, не отпуская. Рвать и терзать до тех пор, пока не получится тот шедевр, который давно уже нужен миру… Тишка внезапно зашевелился, заскреб лапами по столешнице, едва не сбросив с нее любимую кружку Льва Виссарионовича. «Цыц» – крикнул тот, временно отвлекаясь от важных мыслей в пучины приземленного быта с его извечными проблемами в виде малообразованных соседей, жирных ленивых котов и необычайно шумной молодежи. Тишка лениво приоткрыл один глаз, презрительно глянул на Льва Виссарионовича, но лапами скрести перестал. Достопамятная кружка с изображенным на ней логотипом безвременно увядшего журнала осталась цела, счастливо пережив пограничную стычку с мохнатым злодеем.

      Журнал, как уже говорилось, Лев Виссарионович всецело презирал, но вот кружку ценил. Во-первых, потому, что она была на удивление причудливой и пафосной формы, напоминая то ли античный храм, то ли ренессансный дворец (на удивление наняли не вчерашнего студентика, а нормального дизайнера, в кои-то веки), соответствуя его развитому эстетическому чувству. А, во-вторых, он, как всякий подлинный историк был крайне