Согласно старой присказке, распространенной среди писателей, мы не хотим писать, мы хотим, чтобы было написано, и такие чувства испытывают не только литераторы. Любой деятель искусства, серьезно вовлеченный в творческую деятельность, знаком не понаслышке с напряжением, сопровождающим переход от процесса к результату. Глубокая неуверенность и сомнения свойственны этому состоянию неопределенности, которое поэт Китс назвал «негативной способностью», а дзен-буддизм именует «сознанием начинающего». Я рассматриваю его в качестве состояния «производительного напряжения», когда зарождается творчество, и, по моему опыту, находиться в нем часто неприятно и неудобно: нервное, беспокойное, рискованное, затягивающее, безосновательное, неуправляемое – лишь некоторые из приходящих на ум характеристик. Нахманович пишет о творчестве как о гармонии разнонаправленных напряжений, и люди искусства должны учиться не только смиряться с подобным неудобством, но и расслабляться, находясь в таком состоянии.
Естественно, что для многих из нас это трудно, если не сказать пугающе. В детстве я мечтала стать писательницей. (Да, знаю, что вы подумали, но эта мечта никоим образом не препятствовала другим желаниям и не умаляла их – быть флейтисткой, призером Олимпийских игр по плаванию или палеонтологом; у детей ведь полным-полно мечтаний.) Сначала я хотела стать поэтессой, затем романисткой, а потом публикуемым автором, написавшим целые полки книг, на обложках которых напечатано его имя, поэтому с самого раннего возраста я писала. Первые сорок с лишним лет жизни я была скрытным и тайным творцом. Я сочиняла поздним вечером или ранним утром. Если кто-то кроме меня находился в комнате, я не могла сосредоточиться. Если кто-то подходил ко мне сзади и мог прочитать мой текст, я переворачивала страницу или захлопывала ноутбук. Я стеснялась говорить о том, что пишу, и никогда бы никому не показала черновой вариант, проверяя каждое предложение, каждое слово и каждую запятую снова и снова; и даже более того: когда мой первый роман вышел в свет, я была вне себя от страха. Теперь все увидят меня, думала я. Теперь они узнают.
Узнают что? Чего я так боялась? Вы можете понять, почему мне, юной флейтистке, раскованная, естественная и свободная импровизация подруги казалась не иначе как чудом. Ирония, как замечает Нахманович, заключается в том, что мы и так все время импровизируем. Импровизация – «путь к переживаниям, которые составляют повседневную жизнь целиком», и он использует в качестве примера обычную речь. «Любой разговор подобен джазу. Мгновенная творческая деятельность для нас так же обыденна, как дыхание». Меня эта мысль чрезвычайно обнадеживает.
Еще