Внезапно мавр вырвался, оставив кусок ткани в моих зубах и помчался вниз по лестнице. Я бросился за ним. Я ловил его за голые ноги.
– Надевай обувь! Надевай обувь! – лаял я вне себя от ярости, снова хватая его за одежду.
В миг его галабея превратилась в лохмотья, как когда-то кружевной платок голубоглазки, а я уже подбирался к его широким штанам-шароварам.
А тот, с ужасом в единственном глазу, с поднятыми руками кричал на меня: «Африт! Африт!», что значит «Дьявол! Дьявол!» И он боялся меня схватить, этот здоровенный мужик, меня, такого, в общем, мелкого пса.
Шаровары его пострадали бы не меньше, чем галабея, если бы не подоспел Мицос. Он резко схватил меня за нос и заставил раскрыть пасть. Так он спас одноглазого мавра, и тот убежал.
Мицос схватил меня за ошейник и потащил назад. Он хлопнул меня пару раз по спине и привязал на поводок.
Его мать недовольно покачала головой.
– Ну что это за собака! Пожалуй, он дикий! Осторожно, Христо, а то и на тебя бросится, – сказала она какому-то юноше, что стоял, улыбаясь, рядом с ней.
– Да нет, не бойся, – отвечал юноша, – он меня знает, мы старые друзья. Правда, Скамб?
Я поднял на него глаза, но не понял. С кем он говорит? Смотрит на меня, однако я его совсем не узнаю.
– Он породистый пес, ты правильно его выбрал, Христо, – сказал Мицос. – Он принял носильщика за вора и бросился на него. Ты бы лучше порадовалась, мама, и успокоилась, ведь теперь у нас в доме будет хороший сторож.
Слова Мицоса настолько польстили мне, что я уже никого больше не слышал и даже не пошел за хозяином – он спустился на пристань с хозяйкой, Евой и незнакомцем Христо.
Все вместе они сели в красивый экипаж с кучером, одетым в белое и двумя здоровенными лошадьми, и уехали.
Я и представить себе не мог, что я породистый. Но так сказал Мицос, а он врать не будет, у него же усы, и вообще он красавчик.
Я позволил ему спустить и меня, раздутого от гордости, на пристань, посадить в другой экипаж с младшими братьями и сестрами и отвезти, куда те пожелают. Мицос держал меня на руках – что еще нужно для счастья?
Это был мой первый контакт с обществом. Тогда я не знал еще всей суеты и тщеты этого мира.
3. МОЙ ДРУГ БОББИ
Перед нами проносились одна за другой арабские улицы, узкие, извилистые, забитые грязью и людьми. Проезжая мимо, я замечал и какие-то переулки, еще более узкие и кривые, с низкими, черными от грязи засаленными дверьми, где на земле сидели арабы, играли арапчата, разгуливали куры; надутые голуби толклись невдалеке от голодных кошек, а те смотрели на них жадными глазами. Страстно хотелось оборвать поводок, выпрыгнуть из кареты, схватить за шкирку какую-нибудь кошку и трясти ее, пока та не испустит дух.
Вы ведь знаете, что мы, собаки, ненавидим кошек, как греки ненавидят болгар. По крайней мере так говорил Мицос, а он-то разбирается в этом деле. Если