Он открыл глаза и застонал. Лучше б он это не делал. Тот тупой предмет, который больно пнул его в бедро, оказался здоровенным армейским ботинком. И теперь этот ботинок больно прижал его ухо, разрывая кожу, наехал на открывшийся глаз, проворачиваясь, царапая живую плоть. Черепная коробка затрещала словно грецкий орех, умело раскалываемый опытной рукой, точнее – ногой.
Визгливый голос владельца армейского берца, прижимающего его ухо, многократно полифонически повторяясь, казалось, клевал его откуда-то сверху:
-Ты что …, облевал все здесь, обгадил, теперь и пройти нельзя. Убью …
Через минуту другой голос – уверенный бас прервал визгливого обладателя ботинка:
– Уймись, Вован, это же Репа, местный алкаш, у него здесь рядом живут жена и дочь. Вали отсюда, ты ему все лицо расцарапал, болван. Если этот придурок сдохнет, тебя во всем обвинят и закатают лет на десять в пионерлагерь строгого режима.
Скоро ботинок продолжил цоканье стальными подковами куда-то в сторону. Боль от сокрушительных подошв ушла. Но лучше б она осталась, потому что внутри все начало ломать и выворачиваться. Не осталось ни ощущений, ни мыслей, ни слов – ничего. Все тело скручивало, трясло, позвоночник выгнулся дугой и тут же глухо, утробно стукнулся об асфальт. Мальчишеский голос пропищал:
– Смотри! Как его ломает! – Кто-то степенно пояснил: «Так он технический спирт с алкашами пил. Все уже сдохли, а этот живучий».
И тут же другой детский голос с надрывом прокричал:
– Папка! Папка! Вставай!!!
Несколько рук оттащили его с солнцепека, в сторону от тротуара. Детские руки поднесли ко рту пластиковый стаканчик с водой. Но попытка сделать несколько глотков оборвалась очередным приступом тошноты. Ему страстно захотелось вернуться в тот самый серый мир с обезьянами или с бесами, а может, лучше в никуда, только бы не оставаться в этом жутком мире ломающей, выворачивающей наизнанку боли.
Последующие сутки были для него сущим адом: грязный матрас, деревянный скрипучий пол, заляпанный смесью краски и грязных темно серых прожилок. На кровать его укладывать не собирались, поскольку непроизвольные конвульсии в любой момент могли бы выбросить его на пол. В комнату несколько раз заходила женщина небольшого роста, с отечным, утерявшим женские черты лицом. Она не утруждала себя особым уходом за больным, просто смотрела на него мутными бесчувственными глазами. При этом он осознавал, что никогда не знал эту женщину и никогда не видел это убогое жилище. Единственная ниточка в сознании связывала его с действительностью – это девочка, звавшая его «папка». Что-то было в этом голосе родное, пробившееся сквозь пелену полного забвения.
В голове роились другие воспоминания, точнее что-то другое пробивалось через его восприятие этого совершенно незнакомого, может, просто забытого мира.
Женщина, которая, возможно, была его женой в той, неизвестной ему жизни, наконец снизошла до лечения. Случилось это вечером. Она подошла к матрасу, присела и сунула ему в руки стакан, в котором плескалась прозрачная, неприятно пахнущая жидкость, водка.
Проворчала:
– Похмелись, а то ведь окочуришься на мою голову. – И грубо, сочно выматерилась.
Потом, видя, что он не может унять крупную дрожь в руках, приподняла его голову и влила немного в дергающиеся губы. Это возымело действие. Репа сделал несколько движений, кадык на шее задергался, и казалось, что сейчас его стошнит. Но потом все успокоилось.
Губы невнятно прошептали:
– Так как меня звать?.. Похоже, просто Репа. Урод, и имя уродливое, позорная кличка.
Репа опять погрузился в тот непонятный и страшный мир, из которого хотел вырваться. В том мире властвовал серый туман, в серой полумгле ему соседствовали то ли обезьяны, то ли бесы с длинными, тугими на ощупь хвостами. Разделенное сознание уловило много неприятного: мерзкие запахи, шипящие звуки, мельтешение и кривлянье бесовских морд перед глазами. Временами сознание, возмущенное этими картинками, напоминало об ужасных болях, судорогах в той, другой реальности. Там было солнце, чистый воздух, детские голоса. Среди них – один голос, притягивающий с особой силой, в нем было что-то пронзительно-чистое. Но следом вспоминался армейский черный ботинок, приносящий боль и страдание. И тогда приходило решение: там, в другом мире, все сложнее, но боли в той реальности намного больше, а значит – там много хуже, чем в этом бесовском хаосе.
КРОВИНУШКА
Неведомый, насыщенный металлом голос, прозвучавший громко и четко прямо в голове, прервал размышления Репы:
– Твой