– Просыпаюсь я, чувствую, ясно мне, тихо и хорошо, встал, через тропинку перешел, а вот и дом мой. Как, думаю, заблудился-то вообще. Вот после этого все и началось. Мысли стал слышать, но не все и только когда солнце светит. Ехал теленка брать в село, смотрю, стоит Марфа с дитем грудным, щеки красные, вся румяная, дите глазами хлопает, ну загляденье, – у старика скатилась слеза, но он, кажется, не обратил на это внимания. – А слышу ее, мол, что убить дите хочет и себя убить, потому что Степан ее обрюхатил, а сам женат, с тремя детьми, и теперь позор ей. Понимаешь? Испугался я, подхожу к ней, говорю: «Марфа, милая, что с тобой, ты чего удумала?». Стоит она, взгляд в землю уставила. «Все хорошо, вот иду Митеньке яблочек взять, пюре сделать», – протараторила и ушла. А через два дня узнал, что кинулась она в Оку под течение и ребенка привязала к себе, так и сгинула, не нашли.
– Думал, все, с ума схожу, брежу, шизофрения и все эти ваши новомодные ругательства. А потом увидел Степана, который Марфу обрюхатил, и услышал его, он пил тогда, конечно, беспробудно, и жену колотил. Образ возник у меня от него, не знаю, как объяснить, увидел я, как он ходит к реке и ищет тельце маленькое, ходит каждый день и умереть хочет, плохо ему, гадко, понимаешь? Ну я к нему подгреб, говорю: «Степан, ну дело былое, не оставляй детей сиротами, хватит жену кулачить, замоли грех, Марфу не вернуть». А он кинулся в пол и как давай рыдать да орать, что умрет, умрет, руки наложит на себя. Тут я увидел, как луч к нему тянется, ты вчера видел уже, как сетка, такие волны в воздухе, это свет пытается пробиться до мысли. Если мысль темная, он ее усугубит, а если светлая увеличит, ну я так думаю. Вот эти вот осенние-весенние обострения, думаешь, почему идут? Потому что свет падает под углами разными и на людей плашмя. А уж если вспышка на солнце, и, бах, все увеличивается в разы. Там люди и с собой кончают, и могут открытие сделать. Ну, я так думаю.
В общем, вижу, луч этот тянет к нему, и вижу, что тяжело Степану, ну я ему и мысль другую закинул. Про живых детей то его, перехватил свет. Не спрашивай, не знаю как. Просто концентрируешься не на человеке, а на его душе и обнимаешь ее. Как-то так, наверное. Это чуять надо. Больше Степан не пил, но и со мной не заговаривал после этого случая, и за версту меня обходил. Но я не против в целом. Пущай. Подлей-ка чаю и меду принеси, там у Мани в подполе стоит, – развернул кисет Федор Михайлович и начал крутить самокрутку.
Я, уже знатно охренев, и чувствуя себя в артхаусе или книге Пелевина, пошел за медом. Вернувшись, заметил, как